Category: Энциклопедия ИРР

До появления печатного станка в середине XV века, – настоящей революции в истории книжного дела и распространения текстов, – книги были малоизвестными предметами. Их можно было найти в монастырях, при боярских дворах и в канцеляриях принцев и королей. В румынском пространстве печатный станок также выполнял функцию продвижения письменного слова для использования в образовании, богослужении и княжеских канцеляриях, и именно благодаря ему книги начали становиться все более популярными.

Но книги того времени были совсем не такими, какими мы видим их сегодня, – простыми и практичными, доступными каждому. Книги прошлого были плодом огромного интеллектуального и физического труда. У них были роскошные обложки с гравюрами и орнаментами, страницы, в свою очередь, украшались выразительными рисунками, а каллиграфический текст сам по себе являлся произведением ручного искусства. Важной особенностью старинных книг, а значит, и книг из Румынских княжеств, был отличительный знак того, кто оплатил их создание: князя, митрополита, дворянина или купца. Это были фамильный герб, а также стихотворное посвящение, составленное теми, кто заботился об издании.

Музей Бухареста организовал выставку старинных румынских книг с XVII-го по начало XIX-го века, посвященную княжеским гербам и сопровождающим их стихам. Рамона Мезей из Бухарестской столичной библиотеки, владеющей коллекцией старых румынских книг, рассказала нам, что выставка “Старые княжеские книги с гербами и поэтическими стихами” представляет собой большую ценность хотя бы потому, что на ней представлены предметы, которым несколько сотен лет. «Большинство старинных книг, представленных на выставке, – богослужебные. И это вполне естественно, учитывая эпоху, к которой они относятся. В те времена было очень важно, чтобы эти книги выходили под покровительством правителей того времени. Чтобы выразить благодарность правителям, на книгах печатались гербы. Кроме того, издатели, редакторы и даже типографы сочиняли стихи – некоторые посерьезнее, некоторые посмешнее, – но для них было очень важно делать это. Когда к тексту добавлялось и изображение, они становилась также источником красоты, не говоря уже о том, что книга – это источник мудрости. В конце концов, книги были, есть и будут бесценны, особенно если время оставило на них свой отпечаток».

Координатором выставки является музеограф Даниэла Лупу, которая обратила внимание на центральное место, занимаемое гербом князя-покровителя, и на ценность посвященных ему литературных произведений. «Гербы представляют интерес для тех, кто занимается геральдикой. Стихи были изучены историками литературы. Некоторые из них увидели в этих стихах начало одической традиции на румынском языке, даже если вначале это были лишь небольшие стихотворения. Их авторы – великие книжники минувших веков: Удриште Нэстурэл, Антим Ивирянул, логофет Раду Гречану. Датируемые XVII веком, эти стихи представляют большой интерес и сегодня».

Книги, выставленные под стеклянными витринами дворца Суцу в центре Бухареста, вдохновляют погрузиться в прошлое. Даниэла Лупу говорит, что выставка также позволяет проследить, как менялись гербы и посвящения на протяжении трех столетий. «Принято считать, что королевские гербы на печатных книгах, начиная с первых книг, напечатанных в Валахии и Молдавии, появляются уже в XVI веке, и мы видим это уже на самых ранних изданиях, таких как “Литургион” Макария 1508 года. На фронтисписе изображен герб Валахии. Затем этот герб переходит на контр-титул, как это и было принято впоследствии. Это произошло во времена Матея Басараба в XVII веке. Мы пытаемся представить эволюцию форм изображения княжеских гербов и отмечаем, что они не всегда соответствуют классическим правилам геральдики».

Книги с княжескими гербами и поэтическими стихами – это не просто эстетическое наслаждение. Красота изображений сочетается с красотой языка, на котором написаны стихи. Кириллица, которую румынский язык веками использовал для передачи знаний, и каллиграфия привлекательны тем, что их невозможно понять с первого взгляда. Из того, что можно увидеть в старых книгах с королевскими гербами и их посвящениями, мы узнаем о людях, живших в то время, о мире, в котором они сформировались, и о том, какое положение в обществе они занимали. Мы узнаем о правителях и о том, как воспринималась ими власть, об экономической, политической и культурной элите, исповедовавшей идеи своего времени, узнаем о принципах и моральных ценностях, дошедших до нас. И, наконец, что не менее важно, мы узнаем, что похожи на тех, кто жил до нас, причем намного больше, чем можно было бы предположить.

Принц Николае родился в августе 1903 года и был единственным братом короля Кароля II, достигшим совершеннолетия: второй брат, Мирча, умер еще в детстве. Воспитанный королевой Марией в свободной манере, Николае с ранних лет был энергичен, с юных лет увлекался спортом и автоспортом и был пропитан британским духом, который он усвоил в Итонском колледже. К сожалению, Ники, как его называли в семье, до сих пор остается неизвестным широкой публике, отчасти потому, что большую часть своей жизни он провел в изгнании. Возможно, самой известной частью его общественной деятельности было участие в регентстве в 1927-1930 годах, учрежденное в период несовершеннолетия короля Михая до возвращения на престол Кароля II. Причиной изгнания принца Николае стал его морганатический – а потому не принятый королевским домом – брак с Иоаной Долетти. Хотя его брат Карл состоял в аналогичном браке, это не помешало ему изгнать Николая после возвращения на трон в 1930 году.

Таким образом, расставание с Румынией, начавшееся в период между двумя мировыми войнами, растянулось и на послевоенный период, с приходом коммунизма. И именно этот периоди запечатлела  Диана Мандаке в своей последней книге «Принц Николай. Изгнание и соперничество”, для написания которой автор исследовала как национальные, так и зарубежные архивы. Диана Мандаке рассказала нам о личности принца Николае и его влиянии в румынской диаспоре. «У Николая был твердый характер. Он был темпераментным, но в то же время обладал британскими манерами, благодаря полученному образованию и тому факту, что он прошел через значительный период становления сразу после окончания Первой мировой войны в Великобритании. К тому же его воспитателем стал человек, воспитывавший детей короля Георга V, двоюродного брата королевы Марии. Это очень важно: иметь наставников, которые формируют личность человека и указывают ему путь в определенные моменты жизни. Историк Николае Йорга, который очень ценил принца Николае, говорил, что за такой важный акт, как принятие регентства, он снимет с головы шляпу и поклонится до земли, потому что в этот момент Николае обеспечил стабильность династии, определенную безопасность политической жизни, вступив в регентство. Король Михай был тогда несовершеннолетним, а регентство состояло из трех человек: патриарха Мирона Кристя, Георге Буздугана, бывшего в 1927 году председателем Верховного кассационного суда, и принца Николая, которого попросила об этом королева Мария. Так что морально он был готов, но ему было нелегко отказаться от личной жизни в столь юном возрасте».

В 1937 году, после своего окончательного изгнания, Николае начал дипломатическую деятельность в изгнании, сначала в Венеции, где он жил первое время, а затем в Лозанне, Швейцарии. Диана Мандаке продолжает свой рассказ. «В 1940-е годы происходят встречи с румынскими дипломатами, на которых обсуждаются важные вопросы, помимо военно-политических проблем Второй мировой войны и необходимости вступления в войну на стороне союзников, то есть изменения внешней политики. Он рассматривал возможность создания комитета свободных румын, что было невозможно, так как Швейцария была нейтральным государством, не разрешавшим политическую деятельность. Но у него были встречи с иностранными дипломатами из союзных государств, и важной фигурой был посол Соединенных Штатов Лиланд Харрисон, который знал о Николае с 1937 года, когда сам был аккредитован в Бухаресте. Возможно, именно поэтому плотность встреч с американским послом, а также с британским министром в Берне, была столь важна в картине жизни князя Николаи в тот период. Он планировал пересмотреть или разработать другую конституцию и для этого нанял швейцарского специалиста по правовым вопросам, о котором тот упомянул властям в Берне, поскольку он должен был сообщать, что у принца есть определенные интересы или политические взгляды. Разумеется, ему было позволено выражать свое мнение, но не более того, ведь Швейцария была нейтральным и неангажированным государством».

После установления коммунистического режима в Румынии деятельность принца Николая в изгнании активизировалась, и он нашел любимое поприще в культуре, пытаясь объединить крайне разобщенную румынскую диаспору, рассказывает историк Диана Мандаке. «После 1947 года внимание принца Николая переключилось на другие страны, например, на Францию, куда начало приезжать всё больше политических эмигрантов после установления коммунистического режима и отъезда короля. Также на Испанию, где большинство эмигрантов было из числа сторонников ультраправой Железной Гвардии. И на Италию тоже.  Принц Николае играл важную роль в этот период. Он выступал с посланиями по Мадридскому и Римскому радио по случаю дня Румынского королевства, 10 мая или 24 января, организовывал румынские недели. Он пытался объединить эмиграцию из упомянутых мною стран, нанося визиты в ассоциации, организации и румынские общины в Италии, Испании, Франции. Это были основные страны, где он активно работал. Он давал интервью итальянской прессе, испанской прессе, публиковал заявления о положении румын в захваченной коммунистами Румынии, занимал позицию по разным вопросам, например, давал советы по поводу нападения группы Оливиу Белдеану на представительство Румынской Народной Республики в Берне.

(…) Вопросы культуры интересовали принца Николая, и он рассматривал культуру как средство пропаганды. В период холодной войны недели румынского языка, организованные им в ФРГ, поддержка Румынской библиотеки во Фрайбурге, создание после смерти жены Фонда культуры имени принцессы Иоаны или организация недель румынского языка в Мадриде объединяли не только его сторонников, но и тех румын в изгнании, которые не симпатизировали какой-либо определенной группе или политической ориентации. Его акции были настолько успешными, что их посещали деятели румынской культуры и даже изъявляли желание прочесть лекции о Румынии. Таким образом, для Николае Румыния была прежде всего идеалом».

Принц Николай умер в 1978 году в Мадриде и первоначально был похоронен в Лозанне. Но в этом году и он, и его жена, Иоанна Долетти, были привезены в Куртеа-де-Арджеш и перезахоронены в королевской усыпальнице.

Город контрастов на протяжении большей части своей истории, Бухарест долгое время представлял собой сплав сельской и городской жизни. По сути, после Первой мировой войны почти полностью городской стала только центральная часть города, окруженная сетью периферийных районов, образовавшихся на территории бывших деревень. Поэтому типичный деревенский быт частично сохранился в этих окраинных районах довольно длительное время, вплоть до начала 1960-х годов, когда коммунистический режим начал систематизацию города именно с этих районов. Обычные дома и купеческие здания постройки с магазином на первом этаже и квартирой на верхнем были снесены, чтобы освободить место для многоквартирных домов, и таким образом пригороды заполнились так называемыми спальными районами.

Документальный фильм, недавно обнаруженный в архиве Музея Бухареста, – по сути, необработанная, несмонтированная пленка – показывает нам жизнь бухарестцев вдоль магистралей, ведущих от барьера Вергулуй к Площади Викторией, то есть от восточного конца столицы до начала самого важного и современного бульвара Бухареста – Калеа Викторией. В фильме показана повседневная жизнь людей, живших в районе бульваров, которые сегодня называются Михай Браву, Штефан чел Маре и Янку де Хунедоара. В 1960-е годы их названия были другими, а их быт продолжался почти без изменений на протяжении десятилетий. Как выглядели эти трущобы в XIX веке и какой была жизнь бухарестцев, проживавших в административной единице под названием “желтый сектор”, мы узнали от историка Адриана Мажуру, директора Музея Бухареста. «В 1838 году в этом желтом секторе проживало 11.555 человек, то есть не так уж и много людей, и здесь было 2.449 домов. Были и домашние животные. Их можно так назвать, придерживаясь параметров того времени, а именно: 1063 лошади, 444 вола, 245 коров, 73 буйвола, 193 свиньи и 1542 собаки. Домашняя птица в документах того времени не упоминается. Не упоминаются и кошки. Зато упоминаются тягловые животные. Значит, этим людям нужно было зарабатывать на жизнь, ухаживая за этими тягловыми животными: лошадьми, волами, буйволами. В то время свиньи сильно отличались от тех, что выращиваются сегодня в домашних хозяйствах или на фермах. Мы встречаем этих свиней на литографиях начала XIX века, особенно в 1830-х – 1850-х годах, на которых они помечены, но при этом свободно передвигаются. На них также была надета треугольная узда, чтобы они не могли запросто проскользнуть в другие дворы.

Итак, это сельский мир, который меняется с большим трудом. И почти совсем не меняется в районе бульвапа Михая Браву. Однако в какой-то момент здесь всё же появился нижний средний класс ремесленников, которые зарабатывали на жизнь тем, что умели делать. Если у тебя есть мастерская прямо на бульваре Штефан чел Маре, где ты продаешь то, чем занимаешься, будь ты сапожник, меховщик или фотограф, ты счастливчик. Конечно, ты мог бы открыть свой магазин и на боковой улочке, но туда не очень-то заходили люди. Эти улочки были довольно антисанитарными и слегка небезопасными для того времени. Атмосфера и мир меняются, как только вы попадаете в другую трущобу. Тут другие здания. Очевидно, есть и промышленные районы, например, хлебный завод на севере и другой на юге.(…) Космополитический мир начинался на площади Викторией, а за ней и вокруг нее оставался сельский мир».

Ситуация начинает меняться уже в 1961 году, когда и был снят фильм, хранящийся в Музее Бухареста, причем снимался он специально для того, чтобы задокументировать эти перемены. Но что представляла собой в то время жизнь у барьера Вергулуй, на восточной окраине города? Отвечает Адриан Мажуру. «В те дни существовала поговорка, которая гласила: ” Эх, батюшка, был бы еще и газ, было бы как в войну”. Хлеб по-прежнему покупали по карточкам. Одежду тоже выдавали по талонам, с учетом профессионального ранга и здорового происхождения. Эта ситуация разрядилась в 1960-е годы, когда Георгиу-Деж еще возглавлял государство и Компартию Румынии, а зависимость от советского государства была еще достаточно сильна. Но для простых людей продолжал существовать старый мир, который все не рассеивался. Были и трудности, но они жили в тех же домах, а некоторые даже открывали небольшие ремесленные мастерские, получив разрешение, поскольку режим все еще позволял им это делать. Все начало меняться в 1961 году (…), и люди были озадачены. Взрослым было очень грустно. Это был мир, к которому они не знали, как относиться. Они покидали привычное жилье, и их собирались переселить на бульвары Михай Браву или Янку де Хунедоара».

Конечно, со сносом и новым строительством меняется и человеческий ландшафт. Сельские жители приезжают на работу в город, деревенские жители в одночасье становятся городскими жителями и заселяют новые кварталы. У микрофона Адриан Мажуру. «Реальность 1960-х годов оказывает влияние на общество, в котором мы живем сегодня, потому что это начало систематизации и индустриализации пригородов, в результате которого сюда прибывает множество переселенцев: людей из сельской местности и небольших городов. На этом их контакт с городом и заканчивался: они не могли и не хотели большего. Им было достаточно и этого. Но когда критическая масса людей с интеллектуальными запросами и либеральными профессиями сокращается, трущобы начинают проявляться и в центральных районов. Демография смешивается, и это смешение можно было обнаружить даже в одном дому. В одном подъезде могли жить два-три интеллектуала, затем рабочие с завода “Семэнэтоареа” или мелкие государственные служащие. Еще не было стремления к профессиональной однородности, которая сформировала старые кварталы, так же как и на больших бульварах до 1960-х годов существовала профессиональная однородность».

Сегодня территория между барьерами Вергулуй и Могошоайей выглядит приблизительно так же, как и после преобразований, произведенных коммунистическим режимом.

Тщательно исследованные и изученные архивы коммунизма продолжают раскрывать драматические истории жизни и удивительную информацию, дополняющую историю этой системы власти. Недавно историк Лучиан Василе обнаружил и воссоздал приключения румын в изгнании, которые в начале 1950-х годов занимались шпионажем против коммунистической власти. Эти действия были организованы, по большей части, структурой под названием Разведывательная служба румынских военных в изгнании (SIMRE); они были направлены на привлечение сотрудников для шпионажа за коммунистическими структурами изнутри и сбора данных, которые в контексте холодной войны могли быть на руку западным организациям в для возможной дестабилизации власти в Бухаресте. Какие у них были планы, что конкретно им удалось сделать и как их выслеживали и задержали, в конце концов, мы узнаем из книги Война шпионов”. Тайные действия румынского изгнания в начале власти коммунистов”, ее написал Лучиан Василе; он — у микрофона: “Находившиеся в изгнании организовались по предложению французских спецслужб, и тогда возник целый спор, потому что французы хотели, чтобы румынская служба была их карманной структурой, в то время как румыны диаспоры хотели быть независимыми, быть равными партнерами с французами. И это им удавалось, по крайней мере, с 1950 по 1952 год. В 1951 году уже начали проявлять себя американские спецслужбы, работавшие с французами над формированием информационного пула, который представлял бы Запад. Также этот пул сотрудничал с румынскими спецслужбами, занимавшимися традиционными вопросами, организацией изгнания, то есть Румынским национальным комитетом, вплоть до короля Михая, который знал об этой службе и даже назначил официальным главой структуры генерала Думитру Пуйу Петреску. Но были, конечно, и другие структуры, либо просто люди, действовавшие самостоятельно, либо какие-то более организованные участники Легионерского движения, которые хотели выйти из состояния политического остракизма и легитимизировать себя, сотрудничая с американскими спецслужбами. Фактически, они также были среди наиболее вовлеченных во все эти очень непосредственные действия по высадке парашютистов в Румынии, отправке каких-то секретных агентов, которые должны были что-то сделать, хотя даже для них самих было не очень понятно, что можно конкретно сделать”.

Со своей стороны, власть коммунистов в Румынии- с помощью СССР – знала, как максимально эффективно противодействовать действиям шпионов из изгнания. Контрразведка Бухареста была — и мне очень жаль это говорить — на шаг, если не на два, впереди каждой операции, проводимой в изгнании. На самом деле это была битва между Давидом и Голиафом”, – говорит историк Лучиан Василе: “Разведчики, о которых мы знаем, на самом деле – те, кто был раскрыт и задержан. Были, конечно, и победы разведки, но о них мы не знаем. Пожалуй, только в западных архивах мы можем найти информацию об этих достижениях. Напротив, те, кто был схвачен коммунистической контрразведкой, не причинили большого вреда. Те немногие люди, которые сформировали румынскую военную разведку в изгнании, пытались, но не смогли отправлять существенную информацию. Однако другими путями им удавалось получить информацию об аэропортах и советской военной технике, размещенной в нашей стране, о передвижениях войск по Восточной Европе, об укреплениях на Черном море. Какие-то успехи были. Но насколько они оказались полезны? Сложно сказать. Я бы сказал, что они скорее могли пригодиться в случае начала Третьей мировой войны, чего так ждали многие румыны в конце 1940-х и начале 1950-х годов”.

В SIMRE “мозгом операции” был командор авиации Михаил (Мишу) Опран, глава управления контрразведки и фактический руководитель секретной службы. Среди двойных агентов, с которыми он работал, большое значение имел Михаил Шанту, который, в свою очередь, был офицером летчиком, входил в первую роту парашютистов румынской армии во время Второй мировой войне. Затем он был политзаключенным в начале власти коммунистов, герой дерзкого побега из тюрьмы, слишком необычного, чтобы он не казался подозрительным; он бежал из страны, где работал в SIMRE, которая и отправила его обратно в Румынию. Историк Лучиан Василе рассказывает, как осуществлялась часть действий, которые координировал Опран и которые претворяли в жизнь такие люди, как Цанцу: “Ряд операций совершались агентами и парашютистами, другие — за счет вербовки тех, кто отправлялся из Бухареста в Париж, а затем возвращался с секретными материалами, с помощью которого далее вербовали агентов и затем отправляли информацию на Запад. Захват десантировавшихся парашютистов производился по-другому. В начале 50-х годов прошлого века их почти всех схватили. В 1953 году над ними устроили суд, получивший название «суд над десантниками». Это был независимый проект американских спецслужб; коммунисты устроили большой процесс. Суд над парашютистами. Он до сих пор упоминается в историографии. Их поймали случайно. В какой-то момент их, одну из команд, застала врасплох на поле маленькая девочка, и тут у них появился выбор. Убивать ее или нет? И они решили не убивать ее. Дальше все покатилось как снежный ком, потому что девчушка обнаружила оружие и предупредила власти. Власти выяснили, что кто-то спрыгнул с парашютом, и если, если его сбросили с парашютом здесь, то это должен быть кто-то местный. А давайте посмотрим, кто из этих мест, кто пропал из дома”. Постепенно им удалось схватить одного, он во время следствия рассказал всё. Так что дальше всё было только охотой, охотой на шпионов”.

Хотя и без особо значимых успехов, деятельность разведки, организованная румынским изгнанием в начале 50-х годов пошлого века, была довольно бурной, постепенно затихая после отстранения Михаила Опрана от управления SIMRE.

Полностью установившись с 1947 года, после ликвидации монархии, когда изменения в румынского обществе происходили с нулевой точки, когда представителей межвоенных элит заключали в тюрьму, власть коммунистов с большим опозданием реализовала свою ярко выраженную цель: улучшить жизнь трудящихся. Примерно в 1953-1954 годах, по крайней мере в Бухаресте, произошел жилищный кризис. Строилось слишком мало новых многоквартирных многоэтажныхдомов, чтобы обеспечить достойную жизнь новым пролетариям, прибывшим из сельской местности в города для работы на “строительстве социализма”. Историк Андрей Рэзван Войня рассказывает об этом: “В 1953 году на пленарном заседании ПКР было принято решение о выделении средств на строительство жилья в Бухаресте, и в 1954 году началось возведение кварталов. В 1954 году началось строительство в кварталах Ватра Луминоасэ, Букурештий Ной и Пьяца Мунций. В 1954 году было построено несколько очень интересных многоквартирных домов, но ни одна квартира не была сдана в эксплуатацию, потому что процесс затянулся. А зимой 1954-55 годов, точнее, в январе 1955 года, уже наметился довольно тревожный кризис. Та зима тоже была довольно тяжелой, и партия решила, что жилье ей нужно срочно и безотлагательно.

Так началась история эксперимента или района Кэцэлу, расположенного на периферии румынской столицы; здесь находился и вокзал с этм же названиею. Историк Андрей Рэзван Войня рассказывает об этом: “В 1953 году на пленарном заседании Компартии Румынии было принято решение о выделении средств на строительство жилья в Бухаресте, и в 1954 году началось возведение новых кварталов. В 1954 году стартовало строительство в кварталах Ватра Луминоасэ, Букурештий Ной и Пьяца Мунчий. В 1954 году было построено несколько очень интересных многоквартирных домов, но ни одна квартира не была сдана в эксплуатацию, потому что процесс затянулся. А зимой 1954-55 годов, точнее, в январе 1955 года, уже наметился довольно тревожный кризис. Та зима тоже была довольно тяжелой, и партия решила, что жилье ей нужно срочно и безотлагательно.”

С этого начинается история эксперимента и самого квартала Кэцелу,это по-румынски — Шенок, и расположенного на восточной окраине Бухареста того времени, рядом с прилегающей сельской местностью и одноименной коммуной Кэцэлу. Во второй половине 50-х годов ХХ века на первоначальной площади около 6000 квадратных метров было построено около 800 квартир. Но откуда взялась идея эксперимента? От внешнего вида домов, которые напоминали сельскую традицимонную архитектуру или старые городские каварталы, наполовину трущебы: дома с открытыми деревяннфми терассами , окруженные садами и открытые к общему пространству, что способствовало формированию духа сообщества. А началось все с самодельных, импровизированных бараков, в которых жили рабочие, занятые на фабриках в этом районе, как нам рассказывает историк Андрей Разван Войня: “Это были временные будочки, в которых на короткое время размещали рабочих из Бухареста. Их было недостаточно. Летом 1955 года в Кэцелу началось строительство, потому что партия отдала приказ строить минималистическое жилье, которое необходимо было возвести крайне быстро, чтобы разместить много людей и таким образом снизить нехватку жилья. И был выбран этот участок у шоссе Михай Браву, который в межвоенный период принадлежал Обществу дешевого жилья. Так продолжалось до июля 1955 года, когда реально началось проектирование и строительство”.

Итак, финал; про него снова Рэзван Войня: “В основном, коммунисты пришли к власти очень неподготовленными. Они не знали, как должен выглядеть новый социалистический город, который они хотели построить. У них не было ни малейшего представления, потому что на их стороне не было того румынского архитектурного и художественного авангарда 30-х и 40-х годов, который, конечно, был левым, но не был связан с партией. А тут влияние идет напрямую из Москвы, и так появляются эти кварталы. Но помимо них, в кварталах Рахова и Ферентарь, также в 1950-х годах, проводились различные функционалистские эксперименты, а кварталы в районе Пьяца Мунчии отличались несколько более замысловатым, иным стилем. И мы переходим к эксперименту Cățelu, где архитектором проекта стал Тибериу Нига, известный архитектор, с выдающимися проектами в 30-х и 40-х годах, один из великих румынских архитекторов. (…) Он получает задание от партии: “Мы хотим много жилья в очень короткие сроки, желательно как можно меньших размеров, чтобы вместить как можно больше людей и чтобы оно, это жилье, было как можно дешевле”. (…) И Нига представляет идею такого деревенского традиционного жилья, где есть главная комната и зала, как это называлось в традиционной румынской архитектуре. Чтобы компенсировать недостаток материалов, они очень много импровизируют. Внутри жилая площадь составляет не более 30-40 квадратных метров. Затем следует очень большая веранда и эти потрясающие общественные пространства. По сути, вы живете на 30 квадратных метрах, но если вы выходите с этой площадки, у вас есть терраса, на которой все вместе хранят велосипеды, тележки, соленья, стол, стулья и так далее. А еще есть зеленое пространство, огромное, практически это сад”.

По любым стандартам достойного жилья эти квартиры были неудобными, но коммунисты хорошо знали, что рабочие, для которых они предназначались, приехали из сельской местности, где условия были еще хуже, объясняет историк Андрей Рэзван Войня: “Квартиры площадью 30 с небольшим квадратных метров – однокомнатная квартира, в которой, по сути, живет семья с детьми. Вместить 3-4 человек в такую квартиру сложно. Но опять же, давайте подумаем о контексте. Мы говорили о рабочих, живущих на окраине города в худших условиях, чем эти. К счастью или к худшему, в Кэцэлу было электричество, горячая вода, холодильник, абсолютно все такие современные удобства. Кроме того, было построено множество ресторанов, продуктовых магазинов, книжных лавок… А Кэцелу – это не только жилой район,жилые дома, это и школа; там были построены две школы и детский сад, почти везде были зеленые насаждения, рабочим было очень близко до их рабочих мест. И раньше у них всего этого не было”.

Со временем вокруг квартала Кэцелу были возведены другие кварталы многоквартирных домов, по мере того, как власть коммунистов систематизировала и меняла инфраструктуру и социальную структуру города. Но дома, которые, по замыслу Тибериу Нига, должны были стать мостом в мир сел, откуда приезжали рабочие того времени, существуют до сих пор.

Недавно в своем доме в Бухаресте скончался философ и эссеист Михай Шора. Он был одним из тех румынских интеллектуалов, которые пережили несколько политических режимов и стали свидетелями великих перемен в истории XX века. Помимо его исследований также заслуживают внимания еще несколько достижений, которые доступны отнюдь не каждому. Если бы стали составлять карты и графики долголетия, Шора наверняка занял бы ведущее место. Очень немногие люди могут похвастаться такой долгой жизнью в 106 лет. Еще одним достижением стал бы год его рождения – в разгар Первой мировой войны, по итогам которой, в 1918 году сформировалась Большая Румыния.

Михай Шора даже говорил: «Я старше Великой Румынии». Еще одним достижением философа является выход в свет тома «Внутренний диалог. Фрагмент антропологии метафизики» в 1947 году в издательстве Галлимард, одном из самых престижных французских издательских домов. И еще одно достижение принадлежит Михаю Шора: его считают старейшим румынским протестующим, ведь он участвовал в антиправительственных митингах на площади Виктории / Победы в Бухаресте в 2017 году, когда ему было 100 лет.

Михай Шора родился в ноябре 1916 года в Банате, в семье священника; тогда эти места, эта провинция Австро-Венгрии, были населены преимущественно румынами. Он изучал философию и классические языки в Бухарестском университете и получил стипендию во Франции в 1938 году. Во время немецкой оккупации Франции во Второй мировой войне он написал докторскую диссертацию о великом французском философе Блезе Паскале. Коммунистические искания Михая Шора датируются военным периодом, его вступлением в Коммунистическую партию Франции. Его глубокими антифашистскими настроениями, как и настроения многих интеллектуалов, проманипулировали. Но его биография отвела его от коммунистической иллюзии. Он вернулся в Румынию, чтобы навестить своих родителей, в 1948 году, коммунистические власти помешали ему вернуться во Францию, где его ждали жена и дети. Таким образом, он был вынужден остаться в Румынии и жить здесь до самого конца своей жизни.

Михай Шора был близок к Ясской Группе, это была группа интеллектуалов, пытавшихся противостоять коммунистическому режиму в 70-х годах ХХ века; она состоялась из писателей, эссеистов, философов и переводчиков. Сорин Антохи был одним из членов группы из Ясс, и он помнил, что Михай Шора делал для них, когда это было необходимо: «Тереза Кулиану-Петреску говорит: Михай Шора был нашим другом, человеком, который каждый раз, когда это было необходимо, приезжал в Яссы; он проводил с нами так много времени. Стоит рассказать о менее известных вещах. Да, он возил документы, которые нужно было отправить за пределы страны: письма, номера журналов и прочие такие предметы, которые нужно было вывезти из страны. Их приходилось разными путями отправлять за границу, разными маршрутами. И да, Михай Шора минимум три раза был таким носильщиком с этими тележками с документами, которые нужно было отправить”.

После 1945 года Румыния полностью стала жить коммунистической утопией; интеллектуалы вместе со всем обществом переживали одни и те же материальные и духовные лишения. Было немало повседневной абсурдности; Сорин Антохи вспомнил, как вел себя Михай Шора, излечившийся от политических иллюзий, в ситуации, когда реальность и идеологическая утопия полностью разошлись в разные стороны: “Я бы так сказал, завершая воспоминания о Михае Шора: в Интернете, в иных местах, повсюду о нем идет большая дискуссия со всех точек зрения и со всех сторон. Скоро и я опубликую текст, который будет называться «Молчание Михая Шора». Люди не знают, потому что они не видели, не были свидетелями, так что они не знают о его молчании. И если когда-либо и было красноречивое молчание, то это молчание Михая Шора. Приведу лишь один пример: на конференции по утопии, которую я организовал в Ясском университете в 1986 году, Михай Шора был, с моей точки зрения, особой приглашенной звездой. Все они были такими специальными приглашенными звездами, но он был самой особенной приглашенной звездой. Михай Шора поднялся со своего места, когда я пригласил его выступить, он подошел к трибуне, где он должен был выступать, довольно напряженно оглядел зал слева и справа и вернулся на то место, откуда ушел и спокойно сел. Как я говорил тогда, говорю и сейчас: есть вещи, о которых иногда молчание красноречивее. Вместо того, чтобы говорить об утопии в антиутопии, как мы пытались делать, считая это нашей формой подрывной деятельности и контркультуры, Михай Шора молчал».

После 1989 года Михай Шора участвовал в политическом возрождении Румынии, был министром образования, участвовал в построении гражданского общества в Румынии, входил в Группу социального диалога и в Гражданский альянс. Он был активным голосом, голосом общественности до конца своей жизни.

Юмор – характеристика человека, свойственна ему по своей сути; он давно и подробно описан и проанализирован литературоведами, философами, моралистами, психологами, богословами, социологами, антропологами. Хотя юмор универсален, он также является чем-то специфическим для больших или малых групп людей, наций и стран. Это, как считают те, кто его изучал, культурная особенность пространства.

Юмор в румынских княжествах практически восходит к тому времени, когда эти территории заселили люди. Но письменную историю румынского юмора, с документами, передающими потомкам дух эпохи, можно читать со второй половины XIX века и связана она с появлением сатирических и юмористических журналов. В истории румынского юмора мы находим имена тех людей, которые смешили других или оставались в памяти современников благодаря забавным словам, жестам и позам. Одним из таких имен, таких лиц румынского юмора XIX века был легендарный Чилиби Моисе, известный больше со слов других людей, чем по личным или архивным свидетельствам. Еуджен Истодор специализируется на истории юмористических СМИ, он сам был журналистом юмористической газеты “Академия Кацавенку”, которая издается с 1991 года. В своих статьях и исследованиях Истодор писал и о Чилиби Моисе, нашем герое: “Как мы воспринимаем юмор? Что такое румынский юмор? Вот я перед Чилиби Моисе, самым скромным из наших великих юмористов. Почему скромный? А тут целый ворох вопросов. Что мы знаем о Чилиби Моисе? Я честно отвечаю, что мы действительно ничего толком и не знаем. “Человек может быть чем-то только тогда, когда он почувствует, что он что-то собой представляет”, вот на самом деле его исповедание веры, кредо, но это и мое исповедание веры. Мы ничего о нем не знаем. У нас есть только фото, у нас есть несколько свидетельств, несколько литературных исторических анекдотов, несколько вырезок. Мы можем поместить его в уравнение скорее истории литературы, а не теории литературы или литературной критики”.

Имя Чилиби Моисе при рождении в 1812 году в Фокшанах было Моисе Фроим. Умер он в 1870 году в Бухаресте в возрасте 58 лет, происходил из бедной еврейской семьи из региона Вранча на востоке Румынии. Немногочисленные источники информации о нем сообщают, что в детстве ему приходилось работать и заниматься торговлей. Говорят, что все торговцы-посредники хорошо знали его настрой на игру, который привлекал клиентов. Рассказывают также, что Моисе не умел писать и диктовал наборщику из типографии те пословицы, афоризмы и изречения, которые ему приписывают. Возможно и то, что отец великого драматурга Иона Луки Караджале был другом Моисе и некоторые из своих произведений Чилиби Моисе диктовал самому Караджале. Несмотря на разницу в возрасте, он был близок с раввином, филологом, историком и журналистом Моисеем Гастером, который называет его в своих мемуарах “чилиби”, что по-турецки означает ”дружелюбный”, а также ”умный”. Филолог и историк литературы Штефан Казимир отмечает, что Моисе получил множество других прозвищ, таких как ”обманщик”, ”шутник”, ”мудрец”, ”философ”, а также ”выдающийся”, ”благородный”, ”элегантный”.

Чилиби Моисе был именно таким, каким он был, еще и потому, что люди и нравы его времени соответствовали своей эпохе, как говорит и Еуджен Истодор: “Он таков, потому что румынское общество устроено определенным образом. Он остался в истории литературы потому, что захотел этого. Но это было что-то вроде инстинкта, скорее от социального животного, чем от купеческого. Я подозреваю, что он предпочел бы стать торговцем. Ему хотелось бы стать кем-то другим, ему хотелось бы быть богатым и наслаждаться жизнью. Он остался где-то на обочине, в стороне. Моисе Фроим Шварц мало что рассказывал о себе. Он, правда, был ироничен по отношению к себе самому, но ничего не рассказал о себе. Он не сказал, кем он был и каким он был. Это многое говорит о том, как мы выстраиваем литературные и социальные иерархии и как мы к ним относимся. Моисе, общаясь с Караджале, например, с Македонски, с Ранетти и Гео Богза о себе ничего не сказал. Он проскользнул и существовал позади нескольких пословицам, подтрунивая над самим собой. Чилиби Моисе живет только тем, как другие воспринимали его, как другие вступили в некую риторику”.

Некоторые из “острот” Чилиби Моисе можно понять, поскольку они содержат универсальное послание. Например, сохранилась такая поговорка Чилиби о бедности: “Однажды Чилиби Моисе постиг великий позор, воры схватили его ночью и ничего у него не нашли.” Политику и богатство люди могут объяснить для себя и сегодня. А Моисе комментировал и политические ситуации: “Вот уже 30 лет с тех пор, как бедность как приклеилась ко мне, и в течение 14 лет, с тех пор как я интересуюсь политикой, я ненавидел политику, а бедность не возненавидела меня”. Это лишь два примера из наследия: 15 томов афоризмов, пословиц, мыслей, анекдотов и рассказов, которые оставил после себя Чилиби Моисе.

Одна из основных особенностей сегодняшнего Бухареста, города восточноевропейского, состоит в том, что этот город принял для себя в качестве модели развития пример города Западной Европы. А какую другую модель можно было выбрать, как не Париж, столицу Франции? За настойчивость, с которой она стремилась модернизироваться по примеру столицы Франции, столица Румынии ещё в XIX веке надолго получила лестное наименование “Маленький Париж”.

Но не только Бухарест связывали со всем тем, что Париж означал как образец градостроительной экспансии. Столица Польши, Варшава, получила такое же наименование даже раньше Бухареста; именно это имя для двух городов, которые страстно стремились подражать Парижу, эта парижская очарованность столиц Восточной Европы побудила польского историка Блажея Бжостека написать книгу “Париж другой Европы. Варшава и Бухарест в XIX и XX веках”. Польский историк заметил, что между двумя столицами Восточной Европы, хотя у них обеих было это одно и то же наименование, были различия, обусловленные их историей: “Есть различия в румынском и польском культурном измерении. Первое явное отличие – наличие в Румынии образца или концепции балканства, которого нет в Польше. Это очень важно для Южной Европы, в частности, и это отрицательный фактор. С другой стороны, есть историческая концепция Центральной Европы, положительная, очень редко она – отрицательная. Историческая концепция Центральной Европы очень урбанистична, как и балканская, но иным образом. В градостроительстве обе концепции предельно наглядны и предельно ясны”.

Польша и Румыния долгое время исторически были соседями; на их отношения наложили свой отпечаток интересы тех времён. Можно сказать, что в последние сто лет отношения между странами были превосходными. Памятный эпизод произошел в сентябре 1939 года, в самом начале Второй мировой войны. Тогда румынское правительство во главе с Армандом Кэлинеску разрешило проезд руководству Польши и польской казны через Румынию на Запад, чтобы она не попала в руки Германии. Но даже в XIX веке, когда Польши как таковой на политической карте Европы уже не было, польское присутствие в Румынии не было забыто.

Название “Маленький Париж” появилось для Варшавы раньше, чем для Бухареста. Идеи революционной Франции проникают в Польшу в конце XVIII века, но название Варшавы “Маленький Париж” негативно воспринимает консервативная польская шляхта. Ей противостоят западные новаторские идеи, выступающие в поддержку французских концепций; начинается долгий спор между сторонниками традиций и современности. Такой же раскол на уровне идей произойдет и в Бухаресте 30 лет спустя, около 1830 года, что приведет к созданию двух лагерей единомышленников, подобных польским. Блажей Бжостек — о роли, которую в этом сыграла столица Франции: “Париж — символ, точка отсчета для обеих культур как противодействие и тому, что было принесено с Востока, но и своим собственным характерным моментам. Это была свойственная времени проблема самоопределения и самопознания; она представлялась предельно ясной: кто мы – на самом деле? Быть парижанином во многих контекстах, особенно в XIX веке, как и во всей Европе в целом, было положительным или отрицательным, но никогда не было нейтральным. Дискуссия в основном касалась проблемы элит, “самого верхнего, наложенного слоя”, как писал Титу Майореску, проблемы пред-современного общества, которое хочет модернизировать массы, чтобы принести им цивилизацию”.

“Маленький Париж” означал, на первый взгляд, городскую организацию и атмосферу, но дело было не только в этом. Это было образцом социальных отношений, моды в одежде, образцом разговорного языка, жилищ. Варшава и Бухарест различались и культурным наследием, и тем, как подражали французской столице. В отличие от Варшавы, города с аристократическими дворцами, в Бухаресте преобразования были более заметными. Даже в конце XIX века Бухарест все еще был восточным городом, но дома элиты были домами по парижскому образцу. А молодые люди, учившиеся во Франции, принесли Париж в Варшаву и Бухарест. Рассказывает Блажей Бжостек: “Когда мы рассматриваем первые моменты применения концепции Маленького Парижа или существенные точки в эволюции этой концепции, первое впечатление такое, что между Варшавой и Бухарестом существует разрыв. Разрыв существовал между Польшей и Румынией, и обострился в XVIII веке. Варшава — столица крупного значительного государства Европы. Варшава, как и Польша, уходит на второй план; Румыния постепенно проявляется. У Варшавы – сильная травма утраченной функции; это величайший источник письменных текстов и идей. У Румынии – наоборот. Нет травмы утраченного государства, но есть иная травма, которую нанесло создание современного государства и возведение современной столицы. Эта травма особенно хорошо видна в межвоенных текстах, когда Бухарест реконструированный, с его блокхаусами, небоскребами, новыми бульварами предстает как уничтожение города патриархального”.

Однако нынешние поколения варшавян и жителей Бухареста с ностальгией хранят память о “Маленьком Париже”. Обе столицы сильно пострадали с точки зрения урбанистики во время Второй мировой войны и позже, и эта травма в определенной степени тоже сближает их сегодня.

В 2012 году румынский историк Ливиу Кымпяну обнаружил в Государственном секретном архиве прусского культурного наследия в Берлине рукопись дневника Либориуса Накера, обер-секретаря Тевтонского ордена. Документ конца XV века, о существовании которого уже было известно историкам, рассказывал о вкладе тевтонских рыцарей, сопровождавших польского короля Яна Альберта в его походе против молдавского владетельного князя Штефана Великого. Эта кампания, отмеченная знаменитым разгромом поляков при Кодри Косминулуй (Codrii Cosminului), предстает в новом свете, с большим числом деталей в документах, обнаруженных историком Ливиу Кымпяну. Собственно, отталкиваясь от них, историк написал книгу Крестовый поход против Штефана Великого. Кодри Косминулуй 1497”, изданную в этом году издательством Humanitas, книгу, в которой представлен более объемный и подробный образ князя.

Личность молдавского князя, ставшего предметом интенсивной мифологизации в коммунистической историографии, уже канонизированного Румынской Православной Церковью как Штефан Великий и Святой, подверглась в исследовании Ливиу Кымпяну более полному и объективному анализу, как и его чрезвычайно долгое правление с 1457 по 1504 год. Но это не означает подвергать сомнению его выдающиеся достижения. Примером в этом смысле является отношение Штефана Великого к Сиятельной Порте; ведь его в целом считали, прежде всего, давним и яростным борцом против османов. Ливиу Кымпяну, однако, добавляет красок к этому образу: “Для историков это не новость, но, возможно, для широкой публики, привыкшей к образу Штефана Великого как крестоносца, образу, который систематически выстраивался в последние 20-30 лет и немного раньше, наверное, станет шоком тот факт, что Штефан Великий фактически и юридически был союзником султана. Из 47 лет своего правления Штефан Великий 13 лет воевал с турками, и из этих 13 лет только три года он отражал крупные походы или крупные османские нашествия, которые длились в среднем около двух месяцев в году. Итак, 6 месяцев из 47 лет он фактически и открыто воевал против Османской империи”.

Союз с Османской империей, как и военные действия, во многом зависели в ту эпоху от тонкостей конъюнктуры и от потребности во взаимопомощи всех структур средневековых государств. Крайне нестабильный мир, почти постоянная воинственная атмосфера эпохи приводили к изменению вассальных соотношений в зависимости от непосредственных интересов и угроз; и Молдова Штефана Великого не была исключением в Восточной и Центральной Европе. Ливиу Кымпяну — у микрофона: “Я пытаюсь представить общественности результат, к которому пришел благодаря документам, обнаруженным в 2012 году в архиве Тевтонского ордена, хранящимся сегодня в Берлине: Молдова стала данником Османской империи примерно на 20 лет раньше, чем было известно. Так вот, в историографии было принято считать, что Молдова начала платить дань в 1455 или 1456 году. Но я обнаружил документы, однозначно свидетельствующие о том, что уже за 20 лет до этого, то есть с 1432 года, Молдова стала данником Османской империи. Штефан Великий платил дань практически три десятилетия своего славного царствования, но это не является отрицательным моментом. Возможно, мало кто знает, что даже Габсбурги платили дань Османской империи в XVI веке, а Франциск II Французский в первой половине XVI века был союзником Сулеймана Великолепного. Так что такие союзы и договоры о мире и взаимопомощи были абсолютно нормальными в ту эпоху; Штефан Великий не был исключением. Благодаря этой дани он не только обеспечивал своей стране мир с Османской империей, но и получал действенную помощь турок в различных походах и сражениях, которые он вел со своими соседями. Это Венгрия Матея Корвина, или Польша Казимира IV, или Мунтения во время полномасштабной войны между семействами Дрэкулешти и Дэнешти во второй половине XV века. В этот конфликт Штефан Великий вмешивался несколько раз, иногда даже при поддержке Османской империи”.

В период, когда Штефан Великий пребывал в состоянии войны с Османской империей, состоялась одна из его самых ярких побед, в январе 1475 года, когда он разбил Солимана-пашу при Вэслуй. После этой битвы папа Сикст IV назвал его Борцом за христианский мир”, этот титул следует интерпретировать только в строгой связи с этим моментом его правления. Позже, с 1486 года до своей смерти в 1504 году, Штефан Великий придерживался политики Сиятельной Порты. Более того, Османская империя была его союзницей в конфликте с польским королем Иоанном Альбертом (или Яном Ольбрахтом), который и привел к победе войска Молдовы при Кодри Косминулуй в сентябре 1497 года. Там противостояли друг другу две великие системы союзничества: Польско-литовский Союз и его вассалы – Мазовецкое княжество и Тевтонский орден – с одной стороны, и Молдова, с ее союзниками, которыми были Венгерское королевство, Османская империя и Крымское ханство, с другой.

Но как дело дошло до конфликта, хотя Штефан Великий стал вассалом Польши в 1495 году по договору, подписанному в Коломые? Ливиу Кымпяну описывает исторический контекст: “Этот конфликт начался именно из-за этого вассалитета или из-за обязательств, которые Штефан Великий и польский король Казимир IV взаимно взяли на себя в Коломые в 1485 году. Практически, в 1484 году крепости Килия и Четатя-Албэ (Белая Крепость) Штефану Великому уже пришлось сдать туркам. Затем он попытался в одиночку отобрать их обратно у османов, но это было практически невозможно. И тогда он обратился к королю Польши. Польский монарх согласился помочь ему при условии принесения вассальной присяги, что и произошло в сентябре 1485 года. Но военной помощи, предоставленной Казимиром IV, оказалось недостаточно, и она абсолютно не соответствовала ожиданиям Штефана Великого. А затем в 1487 году Папа провозгласил крестовый поход всего христианского мира на османов, и крестоносцы собрались в Польше. Но они не пошли на помощь Штефану Великому, как это предусматривалось молдаво-польским договором в Коломые; князь Ян Ольбрахт, в то время еще князь и верховный главнокомандующий армией крестоносцев, увел крестовый поход на Подолье. Именно тогда произошел великий раскол между Штефаном Великим и королями Польши. С обеих сторон последовала серия мелких пограничных конфликтов, кульминацией которых стал конфликт 1497 года”.

И тем не менее, закончившийся безрезультатно поход короля Иоанна-Альберта против Штефана Великого, сложная система межгосударственных союзов того времени, а также победы Штефана Великого, установившиеся отношения с другими монархами, ставят князя Молдовы в ряд важнейших политических деятелей Центральной и Восточной Европы той эпохи.

В Бухаресте есть несколько старинных центральных артерий, на основе которых он и сформировался; они исполняли роль своеобразного скелета, на который за последние пятьсот лет наросли мышцы города. Их легко узнать по слову “Каля – путь” в названии: Каля Викторией, Каля Кэлэрашилор, Каля Мошилор, Каля Дудешть, Каля Флоряска… Самая известная из них, без сомнения, Каля Викторией, одна из осей направления север-юг румынской столицы. Но не менее значительными были и остальные старинные центральные улицы, например, Каля Вэкэрешть; она — источник множества сильных воспоминаний у тех, кто жил в этом районе, и у многих других жителей Бухареста.

Когда-то давно, первоначально Каля Вэкэрешть начиналась недалеко от нынешней площади Пьяца Унирии; именно там находится самый древний квартал города, махалауа Попескулуй. Сегодня его еще называют Еврейским кварталом; там проживало немало бухарестских евреев. Там располагался так называемый сефардский Бухарест, с его синагогами и домами зажиточных людей. От Пьяца Унирии Каля Вэкэрешть следует по юго-восточной траектории, параллельно реке Дымбовица, и направляется к нынешнему жилому району Берчень. Её название связано с крупным монастырем Вэкэрешть, снесенным в 1987 году и располагавшемся на юге Бухареста.

Каля Вэкэрешть, как и весь Бухарест, особенно начиная со второй половины ХХ века, пережила периоды преобразований, которые совпали с этапами модернизации, через которые прошли и другие центральные улицы и кварталы города. Самым крупным, самым травматичным периодом изменений были восьмидесятые годы, когда осуществлялась программа градостроительной систематизации Николае Чаушеску. Об этом времени рассказал Кристиан Попеску, автор книги “1985-1987. Каля Вэкэрешть, Еврейский квартал и другие забытые места. Возвращение воспоминаний”; это альбом фотографий и рассказов, посвящённых этим местам.

Историк Анка Тудоранча, научный сотрудник Центра истории евреев имени Вильгельма Фильдермана в Румынии, занималась изучением этого квартала и вписала его в современный город: “Сегодня на картах Google махала Попескулуй отмечена как Еврейский квартал, она стала и до сих пор является моей темой исследования. Занимаюсь этим двадцать лет и все еще нахожу новые вещи. Можно сделать вывод, что эта цифровая карта несколько упрощена, потому что в Бухаресте не было одного единого еврейского квартала. Скорее можно говорить про самые древние кварталы, где жили евреи, где сохранилось больше всего синагог, фрагментов улиц. Они все еще были там 20 лет назад, когда я начинала работать в Центре изучения истории евреев в Румынии, и я ходила и проезжала по таким фрагментам улиц, оставшимся от сноса”.

В том, как сегодня выглядит Каля Вэкэрешть, прохожий, приехавший в Бухарест, или даже житель Бухареста из молодого поколения, вряд ли признает старинную улицу. Но с альбомом Кристиана Попеску в руках у нас есть шанс привязать к сегодняшней схеме улиц то, что было утрачено в восьмидесятые годы. Анка Тудоранча — у микрофона: “Часто сохранились названия улиц, но самых улиц нет, есть только их фрагменты. По крайней мере, для Каля Вэкэрешть книга Кристиана Попеску – наглядная археология. Того, что было тогда, больше не существует, и, как и в случае с другими крупными артериями, улица больше не существует, как раньше. Более того, помимо домов на улице исчезли и сами жители района. То, что присутствует в частично и в книге, это сентиментальное воспоминание об улицах, жилищах и обитателях”.

Сегодня мы можем воссоздать старинную Каля Вэкэрешть, используя книгу Кристиана Попеску. Но есть и другие исследования, которые помогают нам в исследовательской экспедиции по городу, даже если некоторые из них несут идеологическую нагрузку. Рассказывает Анка Тудоранча: “Когда мы говорим Каля Вэкэрешть, мы, вероятно, в первую очередь думаем о литературе. Даже само название улицы превратилось в своего рода литературный стереотип, литературный мем. Одна из книг, написанная Исаком Пельтцем в память о матери, описывает мир бедняков. При власти коммунистов к ней относились с пониманием, ее терпели; очевидно, такие книги были популярны. Не было книг, где бы с симпатией говорилось о зажиточных людях еврейского квартала. Но книга о бедняках общины, конечно, поощрялась; надо сказать об ее очень высокой литературной ценности. И это было так удивительно, что столь близко к центру существовал этот мир, мир кустарей, мир швей и портних, мелких лавочников, людей, которые жили, вернее, перебивались со дня на день, мир, который Пельц очень хорошо знал. Эта травма, которую унаследовала Тиз Пельц, его дочь, писатель и художник; пропустив ее через свою душу и сердце, Тиз Пельц переплавила это в образы искусства. Это образы, эир картинки, которые остались нам от Каля Вэкэрешть, в ее прекрасных эскизах, но это схематизированный мир в черно-белых тонах”.

Вчерашняя Каля Вэкэрешть воскресла сегодня благодаря альбому Кристиана Попеску. Это возвращение к памяти, потерянной и найденной на листе бумаги.

История Бухареста с конца семидесятых и в восьмидесятые годы ХХ века отмечена преобразованиями, оставившими глубокий след в памяти очевидцев. Жесткое вмешательство Николае Чаушеску и перемены в городе, когда без нужды массово сносили дома и даже целые кварталы, означали утрату значительной части старинного Бухареста. Систематизация румынской столицы означала полный, включая фундаменты, снос всех старинных зданий в радиусе нескольких километров и принудительное переселение жителей в другие районы. Действительно, города изменяются естественным образом, поэтому большая или меньшая их часть неизбежно утрачивается. Но постепенные контролируемые преобразования городов не создают социальных проблем, таких, как проблема жилых площадей, в определенной мере возникшая после сносов в Бухаресте. Уранус, один из самых живописных, прекраснейших районов румынской столицы, был радикально разрушен на 90% и стал примером неоправданного сноса. Жителям района пришлось переезжать с давно и хорошо привычных мест в новостройки.

Тот Бухарест, который существует сегодня только на фотографиях или в других архивных документах, привлекает тех, кто хочет вновь пережить утраченное прошлое. Известно, что изображения обладают большей притягательной силой для людей, но не менее увлекательны реконструкции с помощью слов. Так обстоит дело с книгой “Город, найденный в шкатулке. Эмоциональная хроника Бухареста”, чей автор – архитектор Габриела Табаку. Книга Габриелы Табаку представляет вниманию румынского читателя Бухарест шестидесятых годов ХХ века глазами десятилетней девочки, приехавшей в столицу Румынии из города Орадя на северо-западе Румынии. Писатель Татьяна Никулеску, комментируя книгу, написанную Габриелой Табаку, рассказала, что она обнаружила, читая текст: “Здесь всевозможные места, такие как пляж с волнами гостиницы Лидо, магазин “Полар”, магазин “Уник”, можно вспомнить, как покупали мороженое парфе и, чудо всех чудес тех времен, профитроли, которые только что появились в модных кондитерских в центре столицы. Я тоже хорошо помню, когда я съела первый профитроль, это казалось мне чем-то эпохальным, удивительным, это была радость моей детской жизни. Кроме того, магазины типа “апрозар”, где продавали сельскохозяйственную продукцию, и переход от мира прошлого, в котором жили родители этого ребенка, в мир настоящего. Точно не известно, что было раньше, остается загадкой, и мир настоящего, чем-то напоминающий мир после декабря 1989 года, а ещё есть мир перехода, перехода к чему-то, еще неизвестно к чему”.

Город менялся, но не так, как это было бы естественно в нормальное время. Однако те суровые годы нельзя стереть из личной и эмоциональной памяти человека; и об этом говорила Татьяна Никулеску: “Названия улиц изменялись, памятники сносили и устанавливали другие, менялось само пространство, в котором этот ребенок совершает открытие мира. Мир, который он открывает в течение 12 лет, это мир Бухареста. Это Бухарест невинности, но это не ностальгический Бухарест. Это стоит подчеркнуть, и это также составляет документальную, мемориальную ценность этой книги: это не ностальгия по тем временам, а просто описание и открытие мира, в котором она жила. Я вспоминала, читая книгу Габриелы Табаку, поэта, умершего совсем молодым, такая несправедливость! Это Кристиан Попеску. Он мне как-то сказал, что ненавидит эпоху Чаушеску, не хочет о ней слышать, это был самый ужасный период в нашей истории. Но в то же время в тот период я проживала мою молодость. Что поделать, я не могу отказаться от моей молодости… Поэтому я всегда буду видеть ту эпоху глазами своей юности. И действительно, именно это делает книга, написанная с точки зрения маленькой девочки, которая растет по мере того, как растет город вокруг неё”.

Глаза той маленькой девочки, которая в 2023 году пытается восстановить память о Бухаресте шестидесятых годов… глаза взрослого, архитектора настоящего времени, который переживает, знает и объясняет образы, отпечатавшиеся в сознании ребенка из прежнего времени. Так что книге также понадобились фотографии. Татьяна Никулеску – у нашего микрофона: “Во второй части книги очень много фотографий и иллюстраций. Архитектор Габриела Табаку, уже другим голосом книги, пишет холодную, далекую, отстраненную архитектурную историю зданий, о которых рассказывает ребенок из первой части. Я прочитала, постаралась прочитать не только с моей собственной точки зрения, с моим опытом, но и другими глазами, глазами сегодняшнего поколения, которое не застало, не помнит того Бухареста. Для поколения восьмидесятых, переживших ужасы после июльских тезисов и весь ужас и кошмар восьмидесятых, станет новым открытием этот островок относительной нормальности, относительного идеологического спокойствия за двенадцать лет, прошедших между 1959 и 1971. А для тех, кто прожил эту эпоху на самом деле, пронес ее через себя, эта книга будет читаться с удвоенным любопытством, они найдут в ней себя самих, подлинных, но в разных ипостасях”.

“Город, найденный в шкатулке. Эмоциональная хроника Бухареста” — это Бухарест из шкатулочки нашего детского сознания, это мост над бездной времени из детства в сегодняшний день. Это в равной мере и осязаемое воспоминание, и утопия.

Ферентарь, который считается сегодня очень непростым, проблемным с социальной и экономической точки зрения районом, своего рода гетто, расположен в юго-западной части Бухареста; он не всегда был районом, напоминающим шкатулку с трудностями. Его историю недавно дополнила работа Неполный Ферентарь”, которую координировали Андрей Рэзван Войня, Дана Долгин и Джерджели Пулай. Этот район начали возводить между двумя мировыми войнами; тогда сегодняшний Ферентарь был неким промежуточным, буферным районом, расположенным на окраине Бухареста. Рассказ продолжает историк Андрей Рэзван Войня: “Затруднения в случае района Ферентарь существовали с самого начала; улица Каля Ферентарь была дорогой, которая практически никуда не вела; она начиналась в центре, шла в направлении Каля Раховей и практически прекращалась, растворялась в полях. Здесь, в Ферентарь, всегда были виноградники митрополии и монастырей; потихоньку все эти виноградники стали продавать, дробить на земельные участки, там начали строить, и очень долгое время это был более или менее формальный жилой район. Очень низкая арендная плата привлекала рабочих, особенно тех, кто трудился в промышленности в районе Холма Филарет, первого по-настоящему промышленного района Бухареста. Так начиналось развитие этих мест, очень и очень медленно. До 1940 года эти кварталы называли Поле веселья, Câmpul veseliei, ведь здесь было много винных погребков от бывших виноградников, которые постепенно превратились в корчмы и трактиры. Когда-то в этом районе было почти сто трактиров, центральная из улиц называлась Улицей веселья; все эти места даже не назывались кварталом. Это Поле веселья до 1940 года центральные власти игнорировали, там практически не было канализации, воды, электричества”.

В межвоенный период, помимо рабочих, в Ферентарь появились мелкие предприниматели и мелкие предприятия. Более состоятельные строили более причудливые дома, даже виллы в модных тогда архитектурных стилях, но таких было немного. Ими заинтересовался историк Андрей Рэзван Войня: “Было несколько малых предприятий. Среди их владельцев и бизнесмен еврей Литтман, который в 1935 году нанял архитектора Паула Россини, чтобы тот спроектировал для него этот чудесный дом в очень модном модернистском интернациональном стиле, характерном для Европы. Это один из немногих примеров такого рода. На Улице Веселья под номером 43 есть еще одна вилла под названием Вилла Коса, у которой тоже очень теплая, очень сбалансированная архитектура. К сожалению, бизнесмен Литтман был одним из евреев, павших жертвой легионерского мятежа 1941 года, который тогда охватил и район Ферентарь”.

Однако настоящая систематизация района началась вместе с властью коммунистов; целью было создать для трудящихся достойные условия жизни; этого достигли уже на первом этапе. На пустыре построили кирпичные жилые многоквартирные дома, которые до сих пор известны как “красные дома”. Эти планы разрабатывали ещё с 1946 года. Свой рассказ продолжает Андрей Рэзван Войня: “Эту пустующую землю выкупила структура госслужащих, чтобы построить жилье для госслужащих. Земля была передана мэрии после 1948 года, затем владелец постоянно менялся. В итоге начинается строительство 20 жилых многоэтажных домов по очень функциональному с архитектурной точки зрения проекту. Архитектора звали Георге Попов; и коммунисты практически изобретают подобие жилища в общине. Это пространство, продуманное совершенно иначе, чем модель земельных участков с отдельными домами и садами, расположенных горизонтально. Речь идет о вертикальном развитии. Это четырехэтажные жилые дома с зелеными насаждениями между ними и множеством социальных услуг. Там было 20 жилых многоквартирных домов на 30 семей в каждом, то есть туда переселилось около 600 семей. В домах были свои котельные, рядом был детский сад и кинотеатр. Когда строительство домов завершилось, также построили плавательный бассейн, который работал до 1990 года. Прямо у въезда на Каля Ферентарь были всевозможные магазины, парикмахерская и так далее. В основном это был небольшой городок с самоуправлением”.

Однако с середины шестидесятых годов ХХ века дела пошли наперекосяк, постепенно стали ухудшаться, этот процесс продолжается и до сегодняшнего дня. Почему? Историк Андрей Рэзван Войня объясняет: “Что происходило после 1966 года? Коммунисты строят красные многоквартирные дома. Они строят еще одну школу, где-то на Продолжении Ферентарь. Там же сооружают собирающий канал для канализации, устраивают общественное освещение. Но это не масштабные действия, это надо было сделать. В 1966 году разрабатывается план систематизации всего района. Там город заканчивался, и где-то в 1966 году Бухарестский проектный институт разработал очень серьезный план систематизации, было намечено строительство ряда кварталов. Для этого пришлось снести жилой фонд в окраинной сельской местности и заменить его многоквартирными домами. Институт отнесся с большим вниманием к процессу градостроительного обновления на пустырях. Хоть и планировалось все снести и построить многоквартирные дома по всей длине Каля Ферентарь, но почему-то все эти дома возводят только в определенных кварталах, не связанных напрямую с Каля Ферентарь, за домами, даже если они оборудованы всей инфраструктурой, проведено отопление, есть общественное освещение. Был ещё и другой проект, проект строительства студий, однокомнатных квартир или квартир комфорта 2 или комфорта 3, не таких удобных. В основном, сохранялись характерные черты окраинного рабочего района, когда люди, приезжающие в Бухарест на работу, арендуют однокомнатную квартиру на короткий срок, потом создают семью, и после переезжают в другое место. Опять же, Ферентарь – промежуточная, транзитная зона. Но проект забросили. Строится много комплексов многоквартирных домов, всего было построено более 150 многоквартирных домов с однокомнатными и с двухкомнатными квартирами, в которых живут множество рабочих предприятия “Вулкан”. После строительства этих кварталов от проекта отказываются; после 1973 года меняется и национальное законодательство. Это просто безумие”.

Разрабатывался комплексный план развития района после землетрясения 1977 года, но, к сожалению, почти ничего не было осуществлено до падения власти коммунистов в 1989 году. Затем начался спад девяностых годов, когда власти не занимались этим районом, где со временем постепенно всё больше обострялись социальные проблемы.

Придунайские княжества Валахия и Молдова находились под османским сюзеренитетом более ста лет (с начала XVIII века и до 1877 года); безусловно, княжества долгое время находились и под влиянием восточной культуры и цивилизации. Это проявилось, в частности, во времена правления фанариотов, которые начались в 1714 г. в Молдове и в 1716 г. в Валахии, чтобы закончиться в обеих странах в 1821 г. В этот период на престолах Придунайских княжеств находились правители, назначаемые Сиятельной Портой из числа греческих чиновников из квартала Фанар в Стамбуле. Однако “ориентализация”, которую принесли правления фанариотов, начала ослабевать с 1806–1812 годов, когда в результате русско-турецкой войны войска России, уже давно приобретшей множество западных характерных черт, заняли румынские княжества. Тогда впервые шальвары, как женские, так и мужские, стали заменять платьями и, соответственно, брюками, кафтан и боярская суконная отделанная мехом шуба сменились рединготами и фраками, шляпки пришли на смену шалям, мужской боярский головной убор ишлик уступил место цилиндрам. Проникновение моды на одежду с Запада не было простым, не было постоянным; это было связано с политической и военной ситуацией, которая в начале XIX века бросала румынские княжества то в сторону России, то Австрии, то Османской империи, которая долго сохраняла свой сюзеренитет.

Однако решающим событием стало подписание Адрианопольского договора в 1829 году. С этого момента переход от восточного образа жизни к западному стал необратимым. Первой стали заменять одежду, и портреты боярства того времени четко это показывают. Но не только светские портреты, но и находящиеся в церквах, так называемые “вотивные или обетные фрески”. На тех, что относятся к первой половине XIX века, многие сельские бояре, в частности, долгое время оставались верными старинной моде и восточной традиции в одежде. Но и те, кто воспринял западную моду, появляются на стенах основанных ими храмов. Эти основатели, ктиторы, обычно изображены с семьей; интересно видеть, как они сочетали новое со старым в своей одежде эпохи перемен и эклектики. Историк Тудор Дину исследовал вотивные портреты того периода и вот что он обнаружил: “141 вотивный или обетный портрет в церквях, на них более 1100 фигур людей, одетых в одежды той эпохи. Конечно, некоторые бояре-традиционалисты всё так же предпочитали кафтан и боярскую шубу, ишлик и боярскую шапку, а их молодые сыновья променяли эту староотеческую одежду на редингот, фрак и цилиндр. В наших музеях хранится около 200 костюмов XIX века и начала XIX века, а также около двухсот станковых портретов. Для сравнения, есть 1100 изображений церковных ктиторов в одеяниях турецких или немецких, как их раньше называли. Таким образом, открытие этого не использованного ранее источника во многом способствует уточнению деталей моды той эпохи”.

В своей книге “Мода в Валахии. Между Фанаром, Веной и Парижем. 1800 – 1850” Тудор Дину сосредоточился в основном на сельских церквях, возведенных боярами в первой половине XIX века в той части Олтении, которую сегодня представляют уезды Горж и Вылча. Это регион, который в то время был довольно процветающим, более защищенным от ярости войн. Находящиеся там вотивные портреты свидетельствуют как о преемственности традиций в одежде в период глубоких перемен, так и о переходе к новой моде под знаком сосуществования старых и новых элементов. Объяснение этой эклектике от историка Тудора Дину: “Крупные бояре, у которых были высокие звания, были членами княжеского совета. У них были должности, и они не могли отказаться, по крайней мере, официально или полуофициально, от такой восточной одежды, которая представляла собой знак их социального статуса. Например, даже головные уборы, которые они носили, отражали их статус. Например, правящий князь имел право носить шапку ишлик с белым верхом. У старших бояр был ишлик с красным верхом, у бояр не столь высокого ранга верх шапок был зеленым. Бояре и боярские сыновья, ожидая назначения на должность, носили очень странный головной убор, назывался он калпак и напоминал то ли воздушный шар, то ли грушу. И они могли отказаться от этой одежды только неофициально, по крайней мере, до тридцатых годов XIX века. А вот дамы, кажется, приняли новые моды с необычайной легкостью. Как только нас оккупировали русские, в 1806 году, дамы стали подражать моде, которую принесли русские”.

Сторонники обновления не стеснялись своих изображений на церковных стенах в новой “немецкой”, западной одежде. Так обстоит дело с ктиторами церкви в селе Хурезань уезда Горж, где каждый из членов семьи мог появиться в одном из модных журналов того времени. Однако у новой моды нашлись довольно громко звучащие недоброжелатели. Рассказывает Тудор Дину: “Аргументы больше касались консерватизма, связанного с религией. Странным образом считалось, что новая мода подталкивает к греху и женщин, и мужчин. Брюки также были предметом ожесточенных споров между традиционалистами и прогрессистами, тем более что было известно, что мужчине не совсем удобно менять свою старую одежду на новую. До этого ему, так сказать, приходилось немного похудеть. Кафтан, своего рода платье унисекс, допускает более округлые формы, чем штаны, так что молодой человек, желающий надеть брюки, должен был находится в довольно хорошей физической форме. Точно так же жилет, сюртук или фрак требовали ряда жертв. На такие жертвы шли и дамы, ужасно затягивавшие себя корсетом, чтобы казаться более гибкими и подчеркивать осиную талию”.

Несмотря на трудности, присущие любому началу, новая мода на одежду оказалась очень успешной, за ней вскоре последовала смена мебели, соображений о том, как должны выглядеть интерьеры и перемены в архитектуре.

Еврейские общины в Молдове, давно вошедшие в румынскую литературу и фольклор, стали реальной вехой в румынском коллективном сознании как в положительном, так и в отрицательном смысле; представления о них переплетались, к сожалению, с массой предубеждений. Чтобы лучше познакомиться с жизнью городов Молдовы, населенных в основном евреями, можно обратиться к недавно опубликованной работе архитектора Ирины Немцану “Ипостаси жизни еврейской общины в Молдове (1775 – 1930)”. Она исходила из утверждения, что история множественности культур в румынских княжествах оказала влияние на городскую структуру и местную архитектуру. История еврейской миграции в Молдове и расселение евреев также зависели от социально-экономической политики различных иностранных влияний империй, господствовавших в исторической Молдове: Габсбургской, Османской и Российской.

Надо сказать, евреи начали селиться здесь еще до 1775 года, когда усилились волны миграции. Для них также оказалась благотворной политика Османской империи, которая, будучи сюзереном в Молдове, обладала монополией на международную торговлю многими товарами, производимыми в княжестве. В этих условиях то, что здесь стали появляться и жить иноземные купцы, не связанные условиями монополии, навязанными местным торговцам, означало расширение торгового транзита за пределы империи и сохранение Молдавского пути как одного из основных региональных торговых маршрутов. Архитектор Ирина Немцану рассказывает о том, как в результате региональной политики великих империй евреи поселились в Молдове: “История этих общин, этих сообществ в Молдове начинается не в конце XVIII века, а гораздо раньше. Мы знаем о старинных общинах в Сирете и Яссах, начиная с XVII века. На самом деле то, что происходило в конце XVIII века, оказалось гораздо более заметным явлением с точки зрения города и градостроительства. Было очень много общин, которые начали мигрировать в Молдову, и это многое объясняет в истории регионов за пределами Молдовы. Нужно учесть, что империя Габсбургов захватывает ряд территорий, в том числе в Буковине, были и территории проживания общин в Российской империи, например. Затем нужно принять во внимание различные ограничения для еврейских общин, которые желали свободы проживания и ведения бизнеса, свободы, которую, по сути, они, скорее, обрели в Молдове. Здесь, с определенных точек зрения, ситуация была гораздо более благоприятной по сравнению с тем, что происходило за пределами этого региона”.

Через Молдову ещё со времен Средневековья проходил ряд значительных международных торговых путей, поэтому там возникали торговые ярмарки, большие или малые. Вокруг них селились евреи, а в некоторых случаях они даже возрождали обедневшие торжища. Ирина Немцану уточняет: “Мы говорим, с одной стороны, о больших ярмарках Молдовы, которые начали приобретать новое значение с начала XIX века, в частности, благодаря политическому и экономическому контексту. Это Яссы, Роман, Дорохой и другие более крупные населенные пункты. С другой стороны, речь также идет о небольших ярмарках в ряде поселений, которые начали развиваться именно в изменившемся экономическом контексте и которые фактически сформировались как поселения-ярмарки рядом с некоторыми ранее существовавшими селами, которые находились в имениях молдавских бояр. Таких примеров довольно много: Поду Илоайей/Podu Iloaiei, Фрумушика/Frumușica в уезде Яссы, Штефэнешть, Берешть. Очень много примеров, практически свидетельствующих, что это было явление на уровне всего региона, развивавшееся также в определенные периоды и в зависимости от волн иммиграции этих общин, состоявших в основном из горожан, многие из которых были евреями”.

Еврейские жилища и лавки в этом регионе следовали хорошо известному образцу купеческих домов: либо торговые помещения на первом этаже, и жилые помещения на верхнем этаже, либо торговый зал впереди, а семейные комнаты сзади. Ирина Немцану рассказывает подробнее об особенностях еврейских кварталов из этих торжищ: “Конечно, нельзя говорить об еврейской архитектуре, но можно отметить ряд общих элементов на уровне региона. Определяющим будет намерение систематизировать определенные функции вокруг очень сильной коммерческой артерии и своего рода запрограммированное намерение скрыть общинную и религиозную сторону. Тема религии также связана с темой принимающего государства, которое навязывает интеграционные нормы этим сообществам. С другой стороны, по крайней мере, до середины XIX века общины, вероятно, были склонны скрывать места отправления культа. Поэтому синагоги в основном на заднем плане, их не было видно, (…) они были спрятаны за этими жилищами и лавками, так что у лавок и жилищ были двойные функции. И по этой причине фактически до начала ХХ века сохранилась такая специфика еврейского жилища, особенно на периферии, в исторических жилых кварталах”.

Учитывая такое стремление скрыть то, что в общине было связано с религией, что можно сказать о сосуществовании евреев с преобладающим населением? Архитектор Ирина Немцану делает выводы: “Есть две разные гипотезы. С одной стороны, эти общины жили в ярмарочных городах, где жилища разных этносов располагались вперемешку, рассредоточено, поэтому они устанавливали связи и с другими разнородными или местными группами. Это была своеобразная культурная мозаика на уровне поселения. С другой стороны, на небольших ярмарках, именно потому, что эти общины составляли известное большинство, создавалось впечатление, что это почти еврейское поселение. Не обязательно намеренно, но и в результате расселения людей, у которых так или иначе было общее культурное прошлое”.

Сегодня внешний вид этих ярмарок прежних времен в Молдове сильно изменился, многие дома евреев со временем исчезли. Остальные стоит лучше сохранять

Одна из основных особенностей сегодняшнего Бухареста, города восточноевропейского, состоит в том, что этот город принял для себя в качестве модели развития пример города Западной Европы. А какую другую модель можно было выбрать, как не Париж, столицу Франции? За настойчивость, с которой она стремилась модернизироваться по примеру столицы Франции, столица Румынии ещё в XIX веке надолго получила лестное наименование “Маленький Париж”.

Но не только Бухарест связывали со всем тем, что Париж означал как образец градостроительной экспансии. Столица Польши, Варшава, получила такое же наименование даже раньше Бухареста; именно это имя для двух городов, которые страстно стремились подражать Парижу, эта парижская очарованность столиц Восточной Европы побудила польского историка Блажея Бжостека написать книгу “Париж другой Европы. Варшава и Бухарест в XIX и XX веках”. Польский историк заметил, что между двумя столицами Восточной Европы, хотя у них обеих было это одно и то же наименование, были различия, обусловленные их историей: “Есть различия в румынском и польском культурном измерении. Первое явное отличие – наличие в Румынии образца или концепции балканства, которого нет в Польше. Это очень важно для Южной Европы, в частности, и это отрицательный фактор. С другой стороны, есть историческая концепция Центральной Европы, положительная, очень редко она – отрицательная. Историческая концепция Центральной Европы очень урбанистична, как и балканская, но иным образом. В градостроительстве обе концепции предельно наглядны и предельно ясны”.

Польша и Румыния долгое время исторически были соседями; на их отношения наложили свой отпечаток интересы тех времён. Можно сказать, что в последние сто лет отношения между странами были превосходными. Памятный эпизод произошел в сентябре 1939 года, в самом начале Второй мировой войны. Тогда румынское правительство во главе с Армандом Кэлинеску разрешило проезд руководству Польши и польской казны через Румынию на Запад, чтобы она не попала в руки Германии. Но даже в XIX веке, когда Польши как таковой на политической карте Европы уже не было, польское присутствие в Румынии не было забыто.

Название “Маленький Париж” появилось для Варшавы раньше, чем для Бухареста. Идеи революционной Франции проникают в Польшу в конце XVIII века, но название Варшавы “Маленький Париж” негативно воспринимает консервативная польская шляхта. Ей противостоят западные новаторские идеи, выступающие в поддержку французских концепций; начинается долгий спор между сторонниками традиций и современности. Такой же раскол на уровне идей произойдет и в Бухаресте 30 лет спустя, около 1830 года, что приведет к созданию двух лагерей единомышленников, подобных польским. Блажей Бжостек — о роли, которую в этом сыграла столица Франции: “Париж — символ, точка отсчета для обеих культур как противодействие и тому, что было принесено с Востока, но и своим собственным характерным моментам. Это была свойственная времени проблема самоопределения и самопознания; она представлялась предельно ясной: кто мы – на самом деле? Быть парижанином во многих контекстах, особенно в XIX веке, как и во всей Европе в целом, было положительным или отрицательным, но никогда не было нейтральным. Дискуссия в основном касалась проблемы элит, “самого верхнего, наложенного слоя”, как писал Титу Майореску, проблемы пред-современного общества, которое хочет модернизировать массы, чтобы принести им цивилизацию”.

“Маленький Париж” означал, на первый взгляд, городскую организацию и атмосферу, но дело было не только в этом. Это было образцом социальных отношений, моды в одежде, образцом разговорного языка, жилищ. Варшава и Бухарест различались и культурным наследием, и тем, как подражали французской столице. В отличие от Варшавы, города с аристократическими дворцами, в Бухаресте преобразования были более заметными. Даже в конце XIX века Бухарест все еще был восточным городом, но дома элиты были домами по парижскому образцу. А молодые люди, учившиеся во Франции, принесли Париж в Варшаву и Бухарест. Рассказывает Блажей Бжостек: “Когда мы рассматриваем первые моменты применения концепции Маленького Парижа или существенные точки в эволюции этой концепции, первое впечатление такое, что между Варшавой и Бухарестом существует разрыв. Разрыв существовал между Польшей и Румынией, и обострился в XVIII веке. Варшава — столица крупного значительного государства Европы. Варшава, как и Польша, уходит на второй план; Румыния постепенно проявляется. У Варшавы – сильная травма утраченной функции; это величайший источник письменных текстов и идей. У Румынии – наоборот. Нет травмы утраченного государства, но есть иная травма, которую нанесло создание современного государства и возведение современной столицы. Эта травма особенно хорошо видна в межвоенных текстах, когда Бухарест реконструированный, с его блокхаусами, небоскребами, новыми бульварами предстает как уничтожение города патриархального”.

Однако нынешние поколения варшавян и жителей Бухареста с ностальгией хранят память о “Маленьком Париже”. Обе столицы сильно пострадали с точки зрения урбанистики во время Второй мировой войны и позже, и эта травма в определенной степени тоже сближает их сегодня.