Category: Энциклопедия ИРР

Сегодня наш рассказ про цивилизацию соли. Соль… её продолжают называть даже и сегодня белым золотом; соль с самых древних времен была чрезвычайно желанным товаром. Человек стал употреблять соль в пищу ещё в неолите; регионы, богатые её месторождениями, приобрели значение, прямо пропорциональное ее стоимости. Это также относится и к румынским землям, про которые всегда было известно, что их недра содержат крупнейшие в Европе месторождения соли. В карпатско-дунайских землях разработки месторождений соли существовали ещё до даков, но даки стали заниматься этим более тщательно, соль добывали в разрезах или в шахтах, они даже воздвигли систему крепостей, которые защищали разработки, как например, в уезде Харгита или в долине реки Олт. Однако настоящая промышленная эксплуатация началась одновременно с завоеванием Дакии римлянами.

Валерий Каврук, глава Национального музея Восточных Карпат в городе Сфынту-Георге, рассказывает нам об эпохе добычи соли на современной территории Румынии с древнейших времен, о регионах, богатых солью: “Серьезная, систематическая заинтересованность в добыче соли, начало разработок на территории Румынии это примерно 6050 лет до н.э. По сравнению с другими странами Восточной Европы, на данный момент раньше всего стали добывать соль в Европе именно в Румынии. Вскоре после этого, около 6000 лет до н.э., до наших дней сохранились несколько более поздние признаки добычи соли в южной Польше, близ Кракова, и в Болгарии, в северо-восточной Болгарии, на территории города Провадия. Но эти соляные копи появятся через несколько столетий после румынских”.

Кроме того, в регионах с самыми древними соляными копями до сих пор соль добывают, например, это месторождения каменной соли, расположенные на поверхности почвы, особенно в уездах Прахова, Бузэу, Вранча и на пространстве внутри Карпатской подковы в Прайде. Но наиболее распространенные скопления соли, которые человек мог разрабатывать без современных технических средств, это различные соленые источники, лиманы, пруды и озера, обустроенные колодцы, например, на Буковине и в Подкарпатской Молдове. А на пространстве внутри Карпатской подковы, по всей Котловине Марамуреша, есть сотни мест, где вода бьет из-под земли; в Трансильвании также большинство источников соленой воды расположено вдоль Карпат. Так что неудивительно, что эти месторождения разрабатывались ещё во времена античности, причем не только для того, чтобы употреблять соль в еду, использовали её и в качестве специи, как лекарство или даже как естественное консервирующее вещество. Не зря у многих народов именно хлебом и солью встречали гостей.

И с древних времен древесина сопровождала добычу соли; в этих регионах сформировалась настоящая специфическая цивилизация. Рассказывает Валерий Каврук: “Чаще всего, когда мы говорим о древних временах, мы очень редко сталкиваемся с деревом, потому что дерево, органический материал и очень легко разлагается. Если на археологических раскопках находят древесину, то только в обугленном виде, то есть своего рода уголь. Древесину практически уничтожают микробы. В районах, богатых солеными почвами или в соленых водах или соленых грязях, создаются оптимальные условия для сохранения древесины такой, какой она была тысячи лет назад. В некоторых районах, особенно в Трансильвании, на месте добычи соли образовались пласты, сохранились значительные залежи целебной грязи, множество деревянных приспособлений и орудий труда. Это не означает, что люди не использовали что-то другое, и не означает, что подобные конструкции и деревянные предметы не существовали где-либо еще. Это просто совпадение, что эти условия просочетались и древесина сохранилась”.

На большинстве археологических раскопок и памятников добычи соли мы обнаружили следы древесины”, – продолжает Валерий Каврук, который в течение многих лет проводил исследования на археологических раскопках в Бэиле Фига недалеко от города Беклян, уезда Бистрица-Нэсэуд: “Там над соляными залежами образовалось отложение соленой целебной грязи толщиной 3 метра. В этом слое целебной грязи сохранились тысячи предметов и следов структур дерева, которые оказались там при эксплуатации, которая там датируется примерно 3500 годами до н.э. и вплоть до наших дней. Сейчас в Румынии нигде нет такой древесины доисторических эпох, как на этом одном месте на археологических раскопках в Бэиле Фига. Безусловно, такие сооружения и предметы из дерева встречаются и в других местах, но в Бэиле Фига мы знаем их лучше, потому что пока это единственное место, где проводятся систематические археологические раскопки на одном из этих археологических памятников”.

Древесина – один из немногих материалов, который очень хорошо сохраняется в соленой среде; поэтому со временем были найдены различные конструкции, которые были обнаружены и в Бэиле Фига. Примерами могут служить дубовые подпорные заборы, построенные на землях, из которых брали целебную грязь, чтобы добраться до залежей самой соли, а также деревянные галереи, которые использовали в шахтах.

После того, как ещё с конца XIX века и в первые десятилетия века ХХ нео-румынский стиль стал преобладать, особенно в Бухаресте, тридцатые годы начались под знаком большого стилистического разнообразия. Частные дома стали приобретать черты течений модерна, кубизма и ар-деко, архитекторы начали проявлять свою способность творить в самых разнообразных стилях. Именно так с 1930 по 1947 год в крупных городах, особенно в Бухаресте и в Констанце, действовало течение, которое первоначально называли “мавританским-флорентийским-брынковянским”, потому что для него были характерны отсылы именно к этим стилям. Хотя в столице было построено много частных домов, на которых был отпечаток этого стиля, многие архитекторы отдавали ему предпочтение, но его сначала отвергла и заклеймила архитекторская гильдия, а после 1950 года этот стиль полностью забыли. Но и сейчас, спеша или прогуливаясь по улицам и уличкам Бухареста, можно увидеть и заглядеться на немало таких домов, их здесь было порядка пятисот.

Недавно в столичном издательстве Vremea вышла книга “Средиземноморское течение в румынской архитектуре периода между двумя мировыми войнами”, посвященная изучению зданий, спроектированных в этом стиле. Автор, архитектор Мэдалин Гиджеану, проследил, что этот стиль, которому больше подходит название “средиземноморский”, пришел в Румынию из Северной Америки, точнее из Калифорнии и Флориды, благодаря журналам и фильмам. В США эта мода сформировалась под влиянием латиноамериканской колониальной архитектуры, которая, в свою очередь, многое почерпнула из стиля Пиренейского полуострова, пронизанного мавританскими влияниями. Архитектор Мэдалин Гиджеану рассказывает подробнее, как этот средиземноморский стиль появился в Румынии: “Морфология этого стиля хорошо известна. Прежде всего, наиболее существенным и известным аспектом является этот stucco, искусственный мрамор, или этот calcio vecchio, декоративная штукатурка с неровностями и ярко выраженными канавками на поверхности. Такая отделка фасада означает не только эстетическую составляющую, но и функциональную, так как это дает возможность противостоять перепадам температур. Затем, на первом этапе, крыша с плавными скатами, а позже появятся и готические элементы. Также на первом этапе импортируются элементы из области Андалусии. Добавляются элементы латиноамериканской архитектуры стиля мудехар, так называют арабских строителей, которые остались в Испании после Реконкисты. Итак, на первом этапе эти латиноамериканские элементы появятся в Бухаресте. Позже он перейдет к более изысканной форме, взяв элементы из Италии, конкретнее, из Тосканы и элементы итальянского Возрождения, в котором первый этаж выше, а полы обработаны проще. В последней фазе, самой сложной в этом средиземноморском стиле, появляются самые интересные декоративные элементы типа венецианской готики. Таким образом, эволюция стилистической морфологии начинается со стиля традиционных латиноамериканских домов, начиная с Америки, и, наконец, достигает венецианской готики, где и останавливается. Следует отметить, что этот стиль пришел сюда после тридцатых годов ХХ века, когда он уже исчерпал себя в Америке”.

В годы правления Карола II члены королевского дома построили несколько дворцов в этом стиле, его знаковым архитектором был Александру Захария, приближенный короля. Среди этих королевских построек — Дворец Елизаветы, расположенный на севере столицы, по соседству с парком Херэстрау и Музеем Села, построенный для принцессы Елизаветы, бывшей королевы Греции, одной из сестер Карола II. Мэдэлин Гиджеану рассказывает: “Итак, прежде всего, первая неожиданность состоит в том, что этот дворец средиземноморский, в архи-известном стиле, у него особое сходство с американскими домами, с этой круглой башней у входа. Это была типичная мода, о которой упоминает искусствовед Петру Комарнеску в книге о своих путешествиях по Америке, где он замечает эту круглую башню, совершенно нефункциональную, построенную только ради эстетики. Остальные элементы декора не имеют ничего общего с Брынковянским или неорумынским стилями. Это стиль, которого потребовала принцесса Елизавета. Она навязывала свой вкус к этому типу архитектуры, который не нравился королеве Марии. Однажды королева Мария посетила принцессу, вместе с дочерью, принцессой Иляной, она видела первый этаж, но не стала подниматься наверх. Она сказала, что это невыносимо. Откуда эта россыпь геральдических символов? это было одной из характеристик средиземноморского стиля: геральдическая бутафория, потому что калифорнийцы присваивали себе всевозможные титулы и геральдические символы. Итак, здание дворца возводится по указаниям принцессы Елизаветы, его полностью спроектирует архитектор Константин Ионеску. Возведён он был с необычайной скоростью, работы начались с осени 1936 года, приемка состоялась в декабре 1937 года”.

Еще одно здание в средиземноморском стиле находится в самом центре Бухареста, хотя его не особо хорошо видно за многоэтажными жилыми домами, возведенными за бывшим королевским дворцом, неподалеку от Чишмиджиу. Этот дом называют “флорентийским”. Поиск имен архитектора и первых владельцев потребовал значительных усилий и работы по документации. Мэдэлин Гиджеану рассказывает, что ему удалось узнать об архитекторе Александру Илиеску: “Он стал для меня сюрпризом, это выдающийся архитектор, у которого были и другие средиземноморские проекты, Флорентийский дом — это настоящее потрясение, одно из самых интересных мест в Бухаресте. Интересен декор угловой части, Флорентийский дом расположен на углу улицы и возведен в форме латинской буквы U. Это красивый, тщательно продуманный, лаконичный, экспрессивный угол с арочным балконом на две стороны с колоннадой, с аркадами. Такой угол и эту архитектуру со структурной точки зрения можно сегодня увидеть только во Флорентийском доме, потому что в силовых структурах проектов все инженеры сильно укрепляют углы. Сюрпризом стал и владелец, сын болгарского министра иностранных дел Хаджианова, владелец усадьбы Манасия. Это было неожиданностью и для болгар в том плане, что: «Посмотрите, от них тоже кое-что осталось в Бухаресте, не только у нас прекрасный дворец королевы Марии в Балчике”.

Сегодня дома в средиземноморском стиле, причем их сохранилось около четырехсот пятидесяти в Бухаресте, остаются свидетельством стилистического разнообразия межвоенной столицы Румынии.

Восточную Европу Запад открывал и открывал заново волнами, это происходило несколько раз за последнее тысячелетие. Начиная с XVIII века европейский Запад изобретал Восточную Европу, какой мы ее знаем сегодня, и в процессе этого изобретения решающую роль сыграли французы. Это произошло под влиянием Великой французской революции 1789-1795 годов и того проекта современного государства, который она предложила. Румынские княжества, часть ориентального мира, также открывали несколько поколений французов; первыми из них были консулы Франции в Бухаресте и в Яссах. Международные события, следовавшие друг за другом в первой половине XIX века, которые и привели к возникновению современного румынского государства, привели и к тому, что другие поколения французов мигрировали к устьям Дуная и описывали новый мир, в который они прибыли. Одним из французов, оставивших нам самые привлекательные страницы о Бухаресте XIX века, был преподаватель и журналист Улисс де Марсильяк, человек, чье имя связано с франкофонией румынского поколения середины XIX века.

Де Марсильяк был французом, но в равной степени он был и румыном. Он так сильно отождествлял себя с румынским духовным началом, что решил остаться в Бухаресте навсегда. Он родился в 1821 году в Монпелье и прибыл в Бухарест в 1845 году в возрасте 24 лет. В Бухаресте он преподавал в Военном училище, в Национальном колледже Святого Саввы и в Университете. Журналист де Марсильяк писал для основанной им в 1861 году газеты “La Voix de la Roumanie/Голос Румынии”, которая выходила каждые две недели до 1866 года. С 1866 по 1870 год он был главным редактором издания “Le Moniteur Roumain/Румынский Вестник”, а с 1870 по 1876 год он редактировал “Le Journal de Bucarest” и был его директором, публикуя там свои материалы. И всегда он писал статьи и книги, благодаря которым жители Запада могли познакомиться с этим столичным городом на европейской периферии, о котором до прихода Карола I Запад знал мало и, практически, ничего положительного.

1870 год… в садах и местах для прогулок или развлечений в Бухаресте и его окрестностях полно людей; Котрочень, например, в то время считался пригородом. Но только одному из многих пришла в голову идея описать эти места вместе с связанными с ними занятиями: Улисс де Марсильяк опубликовал сотни страниц на эту тему в “La Voix de la Roumanie/Голос Румынии”, а затем в 1870-1877 годы в “Le Journal de Bucarest”. Эти страницы представляют собой ценный документ в той сфере, где такие свидетельства досадно редки; так как это репортажи для прессы, они дают более объективное и правдивое изображение. С другой стороны, их интересно читать – за счет часто проявляющейся субъективности автора. У этого француза были другие культурные архетипы, и они, по его воле или без нее, часто поднимались на поверхность из глубоких пластов образования и подсознательного. К счастью, он не был их пленником, как многие другие, чье суждение и чуткость пропускают через эту призму любой чуждый культурный элемент. Улисс де Марсильяк обладал особой, необычной открытостью к инаковости.

Он написал несколько книг, самой популярной из которых стал “Путеводитель путешественника по Бухаресту”, изданный в Бухаресте в 1872 году. Через двадцать лет после приезда в Румынию Улисс де Марсильяк вспоминал, каким был новый мир, в котором он, проживет до конца своих дней: “В Джурджу я сажусь в повозку. Это трапециевидный деревянный ящик, без единого гвоздя, без деталей из железа: их заменяют деревянные клинья. Этот ящик стоит на четырех полигональных колесах и наполнен сеном. Большая роскошь — когда у тебя много сена. Пассажир садится на корточки в сено, держится за борта ящика, а четыре маленькие, некрасивые, но неугомонные лошадки тянут легкую повозку, которая подпрыгивает по булыжникам улиц, ухабам дорог, бревнам лесов. В первый момент ты был в шоке, голова кружилась, все тело искало равновесия, которого не могло найти; через час бедра сжимала сильная боль, кишки скручивались; через два часа ты думал о пытках инквизиции, от которых не всегда умирали. И наступал момент, когда палач-возница подходил к тебе с милой улыбкой, сообщая, что ты прибыл, и просил у тебя чаевые”.

Действительно, описания Улисса де Марсильяка были созвучны тому времени. Автор наблюдал за изменениями, через которые проходили Бухарест и румынское общество, и был взволнован. В этом смысле Сандра Экобеску, председатель Фонда Каля Викторией, отметила, что Улисс де Марсильяк понимал Бухарест и румын глубже, чем мы могли бы предположить: “У этого французского джентльмена, влюбленного в Бухарест, есть глава, которую он называет Народные скрипачи. Но на самом деле дело не только в народных скрипачах. В ней целые страницы об их костюмах, об их музыке, об этих их традициях. На самом деле он говорит о фольклоре. Вот интересный момент, потому что говорилось о Востоке, говорилось про византийский или восточный пласт и про эту традицию, которая, в конце концов, определяет румын и которую надо принять как единое целое. Румыны не только жители Запада, они не только из Рыма (Рима), они не только румыны. Они представляют собой смесь всего. Иностранный путешественник, который приезжает сюда, также находит этот народный пласт”.

Георге Круцеску, автор в высшей степени популярной книги “Мост Могошоайей. История одной улицы”, опубликованной в 1943 году, о которой мы недавно рассказывали, так характеризует Улисса де Марсильяка, который жил прямо на Каля Викторией, это современное название улицы, о которой он писал: “не думаю, что в нашем городе существовал более честный и понимающий летописец, чем этот иностранец. Ни одно изменение к лучшему, каким бы незначительным оно ни было, ни одно продвижение в лучшую сторону, сколь бы малым оно ни было, не ускользало от него. И в то же время – столько любви к нашему прошлому, которое он так хорошо знал”. Итак, здесь среди румын жил иностранец, который был неравнодушен к их миру и хотел, чтобы это мир был лучше. О кончине француза с румынской душой в 1877 году, когда ему было 56 лет, именно в тот год, когда румынская армия выступила на войну, которая принесла независимость нашей стране, писал всё тот же Круцеску: “В 1877 году Улисса де Марсильяка сразила тяжкая болезнь и он скончался. Ему ещё хватило сил и времени написать статью, чтобы пожелать успеха румынским войскам, которые переправлялись через Дунай”.

Начало изучения мира румынского села связано с именем Александру Цигара-Сармукаша, фольклориста, этнолога, историка искусства, профессора истории искусств в университетах Бухареста и Чернэуць и отца румынской музеографии. Но это также имя, вошедшее в историю румынской фотографии и страсть к фотоделу. Благодаря этой страсти он сохранил для истории и потомков мир села, которому уделялось меньше внимания по сравнению с жизнью в городе. Чтобы представить его фотоработы публике, Библиотека Румынской академии организовала выставку с коллекцией фотографий известного этнографа под названием “Олтения сто лет назад в фотографиях Александру Цигара-Сармукаша”. Коллекция Библиотеки Румынской академии сегодня насчитывает около 4000 фотографий и 1000 сделанных им клише.

Александру Цигара-Самуркаш родился в Бухаресте в 1872 году. Ходили слухи, что он был внебрачным сыном короля Карола I. Цигара-Самуркаш – германофил, он изучает философию в Мюнхенском университете, где специализируется на истории искусств. Генеалогические исследования показали, что у него были греческие и итальянские корни, а также у него были кровные узы с румынскими боярскими семьями, он был в родстве с Крецулеску и Крецану. Цигара-Самуркаш женился на барышне из семьи Кантакузино, что позволило ему подняться в ещё более высокие аристократические круги. Он входил в литературное общество либерально-консервативной направленности “Жунимя/Junimea”, начал активно работать в печати на темы культуры. В Первую мировую войну он ратовал за сохранение союза Румынии с Германией и против союза с Францией и Великобританией. После Первой мировой войны раздавались голоса, требовавшие наказать Александру Цигара-Самрукаша за сотрудничество с немецкими оккупантами в период с 1916 по 1918 год. Он пережил этот период и продолжил преподавать в университете. Среди прочего, его имя также связано с первой радиопередачей в Румынии, поскольку именно он открыл передачу текстом, написанным специально для этого события, 1 ноября 1928 года. Александру Цигара-Самуркаш умер в 1952 году в Бухаресте, за три дня до того, как ему исполнилось бы 80 лет.

Алина Попеску из Библиотеки Румынской академии разрабатывала концепцию выставки Цигара-Самуркаша: “Выставка включает в себя фотографии, на которых – церкви и монастыри Олтении, а также фрески и предметы мебели оттуда, практически, визуальный эталон того, как эти памятники и предметы выглядели около ста лет назад. Фотографии датируются 1900-1930 годами, их интересно сравнивать с тем, как это выглядят сегодня. И до него были фотографы, особенно фотохудожники, которые останавливались и фотографировали то тут, то там из художественных соображений или по просьбе клиента, по одной церкви. Были и туристы-путешественники, у которых тоже были с собой фотоаппараты. Возможно, он первый, кто действительно посвятил себя подробному фотографированию места за местом и объекта за объектом, с учетом собственных следующих проектов, вроде чтения курса истории искусств или написания книги или, почему бы и нет, он уже задумывался, ещё на переломе веков, об основании Национального музея; сегодня это Национальный музей румынского крестьянина”.

Мы спросили Алину Попеску, что видел взгляд Александру Цигара-Самуркаша, когда он запечатлевал мир деревни? “Он видел множество храмов в развалинах, много строений, предметов, церквей в крайней степени ветхости, забвения и безразличия. Так что даже церкви, бывшие когда-то часовнями, капеллами местных боярских дворов, дворов мелкого и среднего боярства, мир которых еще уцелел и в которых есть вотивные портреты этих родов, даже эти постройки весьма мало ухожены, плохо освещены, повреждены. На самом деле его фотографии как-то относительно недалеко во времени от реставрационных проектов Комиссии по памятникам, которых было довольно много с восьмидесятых годов XIX века по сороковые годы века XX. Реставрационных объектов действительно было много”.

Какие различия существуют между тем, что видит глаз зрителя сегодня, и тем, что видел фотографический глаз Александру Цигара-Самуркаша более ста лет назад? Алина Попеску ответила, что время оставило свои следы и отличия, требующие дополнительных пояснений: “Мы очень бережно отнеслись к тому, чтобы в этикетках и каталога, и выставки для тех церквей и тех объектов, которые сегодня выглядят совершенно по-другому, были пометки, в которых точно говорилось, в чем состояли отличия. И вот простой пример: у церкви в коммуне Владимир был западный фасад, богато украшенный изображениями святых покровителей Константина и Елены, святой Параскевы и Иоанна Крестителя, сегодня они полностью исчезли. Это побеленный фасад – по сравнению с фасадом примерно 1920 года, на котором оригинальная фреска 1800 года”.

На фотографии Александру Цигара-Самуркаша, сделанной более века назад, отсталый, в чем-то, мир, но мир меняющийся, который сегодняшние люди лучше понимают, ведь у них есть преимущество прошедшего времени. Это мир, свет которого, как свет звезды, дошел до нас благодаря технологиям того времени; миссия современных технологий – нести в мир завтрашнего дня то, что они видят сегодня.

Calea Victoriei/ Каля Викторией/ Проспект Победы, историческая центральная ось Бухареста с севера на юг, единственная дорога общего пользования в румынской столице, которая сохранилась с XVII века до наших дней. Столичная артерия, которая получила название Мост Могошоайей ещё с момента ее обустройства около 1689 года, претерпела самые серьезные преобразования за почти 350 лет своего существования. После завоевания Румынией государственной независимости в 1877-1878 годах она превратилась в Каля Викторией, на нее наложили свой отпечаток все этапы истории Бухареста и Румынии за последние три столетия. Каля Викторией упоминается в сотнях книг, написанных румынами и иностранцами, некоторые из которых уже стали классикой, а рассказанные авторами эпизоды уже превратились в городские легенды Бухареста.

Одна из таких классических книг — “Мост Могошоайей. История одной улицы”, её написал дипломат Георге Круцеску, она переиздавалась многократно из-за своей популярности. Многие считают ее самой замечательной книгой о Каля Викторией. Почему? Благодаря стилю автора; Георге Круцеску – дипломат, у которого было невероятно лёгкое перо, не историк и не литератор. Он родился в 1890 году в боярской семье, не очень крупных, но и не измельчавших бояр.

Его дед по матери – полковник Лэкустяну, командир первого батальона румынской армии, созданного в 1830 году, активнейший участник пашоптистской революции, Революции 1848 года. Георге Крушеску изучает право в Париже, получает лицензию в Бухаресте в 1915 году и в 1916 году уходит добровольцем на Первую мировую войну. После войны он поступает в Министерство иностранных дел и назначается а должость атташе посольства. Его дипломатическая деятельность завершилась в столице Швеции, в Стокгольме, во время уже Второй мировой войны; оттуда он уже решил не возвращаться в Румынию в 1947 году, когда в Бухаресте установилась власть коммунистов. Он умер 30 декабря 1950 или 1952 года, точно неизвестно, в Мужене, на юге Франции.

В конце 2022 года любителей истории Бухареста порадовало появление переиздания книги “Мост Могошоайей. История одной улицы”, Кэтэлин Страт стал её редактором-издателем, и теперь мы попытаемся понять, что принесло успех книге: “Георге Круцеску был страстно увлечен историей. Он не практиковал ее на уровне научного исследователя или на уровне университетского профессора истории. Думаю, что он был больше озабочен тем, чтобы сохранить часть устной истории своего времени, сохранить восхитительные истории, которые он узнавал в своей социальной среде, и собрать их в книгу. И вот, он собрал их в этой замечательной книге “Мост Могошоайей”, которая представляет собой необычайный монтаж бухарестских микро-историй. Это история Каля Викторией и, в то же время, история самого Бухареста. Это история модернизации города. История эволюции бухарестского общества, от его восточной формы к западной и очень изысканной. Это история костюмов. Это история повседневной жизни. Можно сказать, что эта книга — своего рода история образа мышления avant la lettre, когда это название ещё не появилось. Это история институтов и история мелочей, прежде чем эти дисциплины индивидуализировались в обширной сфере изучения истории”.

Вместе с Кэтэлином Стратом мы придумали воображаемую историю на Calea Victoriei / Каля Викторией, и начали мы, как и автор книги, с того конца улицы, что в сторону набережной реки Дымбовица. Мы попытались увидеть, какие знаковые здания все еще сохранились сегодня с 1943 года, когда Круцеску издал свою книгу: “Он действительно идёт с Площади Организации Объединенных Наций, и мы могли бы представить, как какие-то путешественники или посетители города идут под руку с Круцеску. Он был очень хорошим, очень симпатичным и очень добродушным джентльменом, это видно по самой книге, и пусть нас очаруют его объяснения. Конечно, Дворец Банка ЧЕК остался от старых времен, осталась церковь Злэтарь, которую он немного критикует, говоря, что она походит на игру в кубики. Сохранился Дворец культуры военных на месте старинного монастыря и церкви Сэриндар, сохранилась Капша, историю которой он нам рассказывает в очень забавном ключе. Старинный Национальный театр, к сожалению, не сохранился, но у нас есть насыщенная глава о зарождении театра в нашей стране. Сохранились пассажи или переходы, гостиница “Континенталь”. И Королевский дворец не сохранился в том виде, как его описывает Георге Круцеску, потому что от Дворца Голеску, Casa Golescu, до того, как он выглядит сейчас, было много перемен. В декабре 1926 года Королевский дворец сгорел, а затем был восстановлен в его нынешнем виде по проекту архитектора Ненчулеску. Атенеум воздвигли на месте старинного Епископского сада, где также находилась статуя генерала Эмануэла Флореску. Сохранился отель Athenee Palace/ Атене Палас, который был перестроен между двумя мировыми войнами: фасад в стиле Beaux-Arts был снесен, Дуилю Марку / Duiliu Marcu заменил его на современный в стиле, близком к ар-деко. Все церкви, о которых говорит мемуарист Крецулеску, например, Белая церковь, остались. Кое-где сохранились дома старинных семейств бояр: Дом Чесиану /Casa Cesianu, Дом Грэдиштяну /Casa Grădişteanu. Появились новые здания, некоторые исчезли полностью”.

“Мост Могошоайей. История одной улицы” вышла из-под пера человека, влюбленного в Бухарест; историю центра столицы теперь продолжают представители поколения миллениалов. Это рассказ о текущих событиях, который начинается около 350 лет назад.

2023 год вобрал в себя две памятные даты одного из самых причудливых и влиятельных румынских писателей: Урмуза, 140 лет со дня рождения и 100 лет со дня смерти. Его нонконформистские произведения предвосхитили дадаизм, сюрреализм и театр абсурда. Но, несмотря на посмертную известность, жизнь и биография Урмуза, загадочного и причудливого, эпатирующего буржуазию, были крайне малоизвестны и трагически закончились самоубийством. Математик Георге Пэун, одинаково увлеченный литературой и творчеством Урмуза, очертит для нас биографию писателя, чье имя при рождении в 1883 году было Деметру Дем. Деметреску-Бузэу: “Он родился 140 лет назад в городе Куртя-де-Арджеш, в центре Румынии, 17 марта по юлианскому календарю, и поэтому 30 марта мы ещё раз отмечаем его юбилей. Он родился в семье врача Димитрие Ионеску-Бузэу. Отец был врачом городской больницы, преподавал также в Духовной семинарии. В 1888 году семья переехала в Бухарест. Урмуз провел в Куртя-де-Арджеш всего около пяти лет. В Бухаресте он учился в лицее имени Георге Лазэра. И это интересно, потому что там у него были коллеги, будущие писатели Василе Войкулеску и Джордже Чиприан, оба они родились в Бузэу или в его окрестностях, и кажется, что отец Урмуза также родился там. В своих мемуарах Войкулеску и Чиприан рассказывают о шалостях, которые они вместе проделывали в юности”.

Мятущаяся, беспокойная душа, неугомонный характер… будущий писатель искал себя в разных профессиональных направлениях и с трудом нашел свое место и в обществе, и в культуре того времени. Георге Пэун уточняет: “Он проучился год на медицинском факультете по настоянию отца. Но сдался, возможно, его пугали трупы. Тогда он поступил на юридический. Был судьей в провинции, во многих коммунах Арджеша, Дымбовицы, Добруджи. В конце концов он приехал в Бухарест, стал секретарем суда Высокого кассационного суда. Он очень хотел перебраться в Бухарест. Он был влюблен в музыку. С детства играл на фортепиано. Его мать пела. И он прибыл в Бухарест. Он начал писать где-то в 1907-1908 годах, рассказывала его сестра. Он отправлял тексты Чиприану, который читал их в бухарестских кофейнях. Уже зарождались румынский авангард и европейский авангард. И он наверняка знал о многом. Жаль, что он умер слишком рано. Он покончил жизнь самоубийством в 1923 году по неизвестным причинам. Но есть несколько правдоподобных объяснений. Судя по тому, что я читал, видимо, он был болен. Чиприан говорил, что его ждал паралич. С другой стороны, среди авангардистов того времени была своего рода мода на самоубийства. Кто-то это сделал, кто-то, по крайней мере, попытался. Он также, вероятно, был слегка депрессивным, с детства его зажимал авторитет отца. Но я не думаю, что это стало решающим, скорее, его болезнь”.

Единственным писателем, признавшим его значение при жизни, был поэт Тудор Аргези, который стал его крестным отцом на литературном поприще, нашел ему псевдоним Урмуз и стал его издателем. Он опубликовал его тексты в 1922 году в журнале “Cuget românesc (Румынская мысль)”, которым Аргези руководил в то время. Два текста Урмуза, напечатанные в то время, были Альгази & Груммер” и Измаил и Турнавиту”, они отделывались, отшлифовывались до последнего. Георге Пэун уточняет: “Он жаловался на скучную жизнь судебного клерка, очень хотел заниматься музыкой, проучился год в консерватории. Но его партитуры, к сожалению, утеряны в шестидесятые годы ХХ века. Он писал тщательно, с полным уважением к тексту. По словам другого писателя-авангардиста Саши Панэ, он делал несколько десятков версий текста. Трудно описать его личность. Он знал крайне много и, повторяю, знал себе цену. Он полностью уважал текст до последней запятой. Публиковавший его Аргези рассказывал, как он приходил по ночам, чтобы спросить, находятся ли запятые в нужном месте или нет. Это было нечто иное, чем дадаистские фрагменты Тристана Цара, который вытаскивал слова из шляпы и помещал их на страницу”.

Уже после его смерти Урмуза открыли авангардисты периода между двумя мировыми войнами, и часть его небольших текстов появилась в двадцатых годах ХХ века в журнале Contimporanul под редакцией Иона Виня и Марчела Янку. Затем, в тридцатых годах, писатели Саша Панэ и Джео Богза опубликовали в журнале UU большую часть его текстов, полученных от сестры Урмуза, именно у нее они хранились. Многие из его сочинений были утеряны, но того, что сохранилось, более чем достаточно, чтобы обеспечить Урмузу статус, которого он никогда не мог себе представить, статус, особенно заметный после революции 1989 года. Однако при власти коммунистов следы биографии Урмуза в его родном городе исчезли, как, например, семейный дом. Рассказывает Георге Пэун: “Теперь осталось только изображение, восстановленное из частичных фотографий и воссозданное на компьютере. Его снесли в 1984 году, там построили многоквартирный дом. Конечно, до революции 1989 года Урмузу какого-то существенного внимания не уделяли. Ещё два-три года назад мало кто в Куртя-де-Арджеш знал об Урмузе. Но теперь многие знают, ведь четыре года назад мы открыли красивую бронзовую плиту на стене многоэтажного дома, построенного на месте, где он родился. Теперь в Куртя-де-Арджеш появилось бистро под названием La Urmuz/У Урмуза”, с фотографиями Урмуза внутри и на столах, с брошюрой с полным собранием произведений Урмуза. Если кто-то хочет прочитать это, если хочет взять домой, то это можно сделать”.

Среди текстов в стихах и прозе, опубликованных посмертно, назовем Летописцев”, Воронку и Стамате”, Фуксиаду”, Уезжая с вечера”. “Воронка и Стамате” пользовалась успехом и за границей, этот текст давно уже переведен на 23 языка. Тексты Урмуза повлияли на поколение писателей-авангардистов, появившихся после Первой мировой войны; они сказалось и на прозе Тудора Аргези. Поколения писателей после 1965 года, так называемая Школа Тырговиште, а также поэты Марин Сореску и Никита Стэнеску не избежали влияния Урмуза, которое распространилось и на современный постмодернизм.

В румынской литературе между двумя мировыми войнами Гортензия Пападат-Бенджеску выступила как один из первых и самых ярких голосов обновления румынского романа. То, что новый путь открывала женщина, умная и красивая, стало причиной ее определенной канонизации и обособления от прочих писателей-женщин того периода, в свою очередь вполне многочисленных и даровитых. Поэтому долгое время в школьных учебниках и даже в общественном сознании Гортензия Пападат-Бенджеску казалась единственной писательницей межвоенного периода, достойной литературной памяти. Не могло быть ничего более фальшивого, тем более что судьба Гортензии до момента её дебюта была обычной для женщин той эпохи. Гортензия Пападат-Бенджеску родилась в 1876 году в зажиточной семье, которая также подарила миру и других писателей; она вышла замуж за судью Николае Пападата, когда ей было 20 лет, за ним ей пришлось следовать во всех типичных для этой профессии переездах из одного города в другой. В браке родилось несколько детей, немало лет будущая романистка полностью посвятила домашнему хозяйству и семье. Ее историю продолжает литературный критик Паул Чернат: “Гортензия, без сомнения, достойный представитель румынской литературы. Её родители не были настроены, чтобы она уехала учиться за границу, во Францию. Она взбунтовалась, вышла замуж за судью Николае Пападата, который плохо разбирался в литературе и в определённом смысле превратил ее жизнь в кошмар. Конечно, у них было пятеро детей. Он был порядочным человеком, но для будущей писательницы Гортензии Пападат-Бенджеску этот брак оказался совсем не тем, чего бы она хотела. Ей пришлось ждать почти до 40 лет, чтобы дебютировать. Сначала она сделала это под другим именем, при поддержке подруги-писателя из круга журнала Viaţa Românească из Ясс. Речь идет о Констанце Марино-Моску. Она выступила посредником в публикации в журнале, которым руководил литературный критик и прозаик Гарабет Ибрэиляну. Ибрэиляну очень быстро станет ее наставником, по сути, ее первым духовным покровителем. У Гортензии был этот комплекс, вероятно из-за отсутствия высшего образования, она искала наставника и нашла его сначала в лице Ибрэилеану, позже — Еуджена Ловинеску”.

Поскольку Гарабет Ибрэиляну и Эуджен Ловинеску представляли литературные группы с противоположными идеологиями – первая консервативная, вторая – модернистская, близость Гортензии Пападат-Бенджеску к литературному кружку Сбурэторул (Sburătorul) считалась предательством участниками круга Вьяца Романяскэ (Viaţa Românească). Правда заключалась в том, что Ловинеску поощрял модернизацию и синхронизацию румынской культуры с культурой Запада, и это стремление соответствовало желаниям женщин-писателей. Сотрудничество со Sburătorul, начавшееся в 1919 году, стало постоянным, когда писательница переехала в Бухарест в 1933 году. Под руководством Ловинеску Гортензия Пападат-Бенджеску написала свои лучшие и самые известные романы, собранные вместе в так называемом “цикле семейства Халлипа”. Паул Чернат вновь у микрофона: “Был еще один очень значительный момент, наложивший отпечаток на всё творчество Гортензии. Это опыт Первой мировой войны, когда она была сестрой милосердия и соприкоснулась с ужасом смерти, разрушения, тел, изуродованных войной, жизней, унесенных эпидемиями. Может быть, оттуда, хотя и не только, та одержимость болезненным, болезнью, которую мы встречаем в ее ярчайших романах двадцатых и тридцатых годов, навеянных атмосферой кружка Ловинеску – Сбурэторул. Может быть, это имело значение и в объективации Гортензии, по выражению Ловинеску, во взоре, обращенном из бездны женского внутреннего к социальному, к реальному, внешнему миру. И то, что материализуется в цикле о семействе Халлипа в двадцатых и тридцатых годах, это психосоциальная фреска Румынии тех лет. Это также УЗИ, рентген больного человечества, человечества за вычетом витальности, однако парадоксального в своей болезненности”.

Эти романы введут Гортензию Пападат-Беджеску в число крупных романистов межвоенного периода; о ней говорилось в школьных учебниках. Рассказывает литературный критик Паул Чернат: “Дебют Гортензии состоялся очень поздно. Дети были уже большими. Так что только когда дети выросли, она смогла позволить себе роскошь дебюта в литературе. Вероятно, Николае Пападат не смог бы смириться, если бы это произошло раньше. Он счел бы это занятие невыносимым легкомыслием, фривольностью, даже морально опасным. Но тот факт, что Гортензия дебютировала поздно, создал для нее образ знатной дамы и не только в кружке Ибрэилеану или в кружке Ловинеску. В то время ходили разговоры о маскулинизации Гортензии, и не только феминистская критика говорила о том, что ее идентичность как будто маскулинизирована. Конечно, это можно обсуждать, потому что это не совсем так. Она не позволяла формировать себя так сильно, как казалось. Она сумела взрастить собственную личность, которая заняла определённую позицию за счет массивности конструкции, за счет сложности и высоких ставок в той литературной игре, которую она вела. Я без колебаний ставлю Гортензию рядом с Вирджинией Вулф по уровню литературы, даже если она не обладала такими способностями теоретика, эссеиста, как Вирджиния Вулф. Однако, к сожалению, то, что крупные критики, такие как Ловинеску и Ибрэиляну, оценивали и канонизировали ее как исключение среди женщин, несколько затмило других женщин-писателей. Или же помещали их довольно рискованно и иногда даже неправильно в её тень, как последовательниц, учениц Гортензии. Несколько несправедливо, что действительно значительная личность Гортензии заставила критиков, в основном мужчин, отвергнуть этих авторов, создавая из них своего рода меньшинство, которое не предполагает непредвзятого прочтения”.

Гортензия Пападат-Бенджеску умерла в марте 1955 года, она похоронена на столичном кладбище Беллу, своеобразном пантеоне деятелей румынской культуры.

Среди людей искусства, которые в 1916 году в кабаре «Вольтер» в Цюрихе положили начало движению авангардистов Дада, был и Марчел Янку, еврей по происхождению. из Румынии . Он родился в Бухаресте в 1895 году, изучал архитектуру в Швейцарии, но в рамках дадаизма он был более активен и заметен как художник-график. Именно как художника-графика его первоначально заметили в журнале Contimporanul, который они основали в 1922 году в Румынии вместе с писателем-авангардистом Ионом Виня. Но истинной страстью Марчела Янку была архитектура, безусловно, модернистская; он был верен своим принципам реформирования искусства. Благодаря этой страсти в Бухаресте периода между двумя мировыми войнами постепенно стало появляться всё больше домов стиля модерн, которые прекрасно вписывались в эклектическое очарование столицы Румынии. Подробнее о биографии Марчела Янку – архитектор Ана-Мария Захариаде: “Он возвращается в Румынию, полностью проникнувшись авангардом, точнее, движением Дада, которое обладало абсолютно особой жизненной силой, огромной жизненной силой, агрессивной жизненной силой, часто полной юмора. Он возвращается и предстает перед румынским обществом, которому и пытается внушить этот дух современности. Мы находимся в начале века, фактически в первой четверти века, и стремление к обновлению, движение за обновление после Первой мировой войны в румынском обществе звучит очень сильно. Везде и во всем доминирует личность Марчела Янку, которому, я считаю, мы обязаны современным Бухарестом. Марчел Янку есть и будет миссионером модернизма в Румынии. Это время, когда, по сути, архитектурный модернизм находился ещё в зачаточном состоянии. Марчел Янку пытается воплотить дух дадаизма и других авангардных течений, в которых он участвует, в Румынии”.

В Бухаресте именно архитектура была основным средством существования для Марчела Янку. Он продолжал иллюстрировать статьи в Contimporanul, который не был архитектурным журналом, но в нем были выпуски, специально посвященные новаторской архитектуре того времени, архитектуре, которая для Янку была органичной. Ана-Мария Захариаде рассказывает: “Сразу после приезда в Румынию, Марчел Янку вместе со своим братом Юлиу, тоже выпускником архитектурной высшей школы, основывает архитектурное бюро. Юлиу всегда персонаж в тени Марчела. Ни он, ни Марчел не получили диплома лицензиата в Швейцарии. Там они окончили факультет архитектуры, но так и не получили диплома. В мастерской, которую они организовали в Румынии, они вместе работали над многими проектами. Часто они подписывали свои работы Марчел Юлиу Янку, как будто это был один и тот же человек, и на самом деле мы не знаем, какова была роль каждого из них. Скорее всего, Марчел разрабатывал идеи, композиции, творил, а Юлиу больше всего занимался техническими вопросами. Несомненно, они вместе работают над многими проектами, но не над всеми. У архитектурного бюро была проблема, именно в том, что у них не было дипломов, поэтому они не могли готовить разрешительную документацию по проектам. Поэтому они используют уловку: разрешительную документацию подписывают другим именем, именем друга, который дальше не участвует в этом проекте. Так происходит до 1934 года, когда Марчел Янку становится членом только что созданного корпуса архитекторов, на основе опыта разработчика проектов”.

В двадцатые годы ХХ века немногие бухарестские заказчики ценили модернистскую архитектуру, поэтому долгое время Марчел Янку получал заказы в основном от друзей и знакомых семьи, людей, которые в подавляющем большинстве были буржуа или даже крупными буржуа. Многие из них были евреями, поэтому здания, спроектированные Янку, группируются либо в районе старого еврейского квартала Бухареста, либо в северной части города, которая как раз застраивалась роскошными виллами. Подавляющее большинство заказов были частными, Марчел Янку не получал заказов на общественные здания. Рассказывает Ана-Мария Захариаде: “Он считал, что первым модернистским домом была так называемая вилла Фукса, информация о которой была опубликована в нескольких журналах. Это интересно, потому что вы сможете увидеть, что он использовал необычайно распространенный, банальный тип конструкции. С этой виллой Фукса очень забавная история. Марчел Янку рассказывал, что построил ее для виноторговца, который начитался иностранных художественных журналов и которому, вероятно, понравилась новая архитектура. Так что торговец сказал Янку, что у него есть миллион леев и земельный участок, который он предоставляет в распоряжение Марчела Янку, чтобы тот делал что угодно, при условии, что это будет модернистский дом. Но это совершенно нетипичный модернизм. Потом почему-то в 1929 году, мы не знаем, при каких обстоятельствах строится нынешний Молодежный пляж или Пляж федерации Румынского спортивного общества, который явно носит другой характер. Те годы довольно богаты на проекты. Это, в основном, либо виллы, т.е. отдельные, более роскошные дома, либо небольшие здания. Небольшое здание с несколькими квартирами и этажами наиболее часто использовали как способ модернизации Бухареста. Это тип здания, который широко использовался в межвоенном Бухаресте. А в 1934 году у нас второе здание, спроектированное Янку, это не жилой дом, санаторий Поппера, изуродованный в настоящее время переделками, но необычайно современный в свое время, со всеми характеристиками современных санаториев, которые сами были продуктом современного общества”.

Энергичная, кипучая личность, Марчел Янку много работает в течение 20 лет своей деятельности в Бухаресте, и столица, поначалу сопротивляющаяся, будет все больше и больше окрашиваться модернистскими зданиями. К сожалению, многие из них не были созданы согласно подлинному авангардному импульсу и не полностью соответствовали модернистскому «канону». По крайней мере, так думал и писал Янку: Я никогда не верил в ценность популяризируемых идей, которые уже утратили свою жизненную силу, они становятся бесплодными. В этом мире нового искусства, где ценности еще не классифицированы, ошибки грубы. Те, кто сегодня используют современный материал, обязаны пройти всю цепь эволюции, познать всю мысль от пластики до архитектуры, привнесшую новую ориентацию во все искусства”.

Архитектор Ана-Мария Захариаде продолжает: “Возмущение объяснимо. Насколько это способствовало его печали, кроме того, что политическая ситуация становилась все более невыносимой для еврейских архитекторов, я не знаю. Но есть свидетельство Янку об антисемитизме того периода, что окончательно заставляет его взять семью и эмигрировать под иные небеса, в другие профессиональные направления, ведь там он будет работать и в администрации. Очень странно. Я не знаю, может, там не было ему места как архитектору-модернисту, потому что до него уже приехали другие. Несомненно, он работал в администрации, и более того, мы узнали, что он спас Яффу от сноса. Парадоксальная жизнь”.

Марчел Янку навсегда уехал из Румынии в 1941 году в Палестину. Там после создания Государства Израиль он зарекомендовал себя как педагог и вдохновитель культурной жизни и в 1967 году получил Государственную премию Израиля. Он умер в 1984 году в Хайфе.

Самым известным творением великого скульптора, уроженца румынского уезда Горж, Константина Брынкуша, гения и титана, которого на Западе называют Бранкузи, является “Бесконечная колонна”; вместе с ещё тремя его произведениями — “Врата поцелуя”, “Аллея стульев” и “Стол молчания” – они образуют ансамбль, расположенный в городе Тыргу-Жиу. Впечатляющему монументу высотой 30 метров было дано множество интерпретаций. Но его самое мощное значение в том, что он представляет собой приношение павшим героям Первой мировой войны в период с 1916 по 1919 год. Великий Брынкуш отдал дань уважения жертвенности этих обычных людей своей беспрецедентной и непревзойденной работой. Профессор Адриан Тудор из Университета Тыргу-Жиу был одним из тех, кто занимался реставрацией и защитными работами для Колонны в первом десятилетии ХХI века. Он отмечает непосредственную связь между Колонной Брынкуша и теми, кто сложил свои головы за идеи, возникшие в условиях Первой мировой войны: “Все специалисты, художественные критики, считают “Бесконечную колонну” синтезом творчества Брынкуша, его творческим завещанием. Искусствовед Ион Погориловски сказал, что под каким углом ни смотри, колонна показывает нам еще одну работу Брынкуша. Если мы посмотрим под углом ромбоида, модуля, мы увидим грудь великолепной Птицы в космосе или, как ее ещё называют, Птицы в пространстве. Если мы посмотрим под другим углом, то увидим часть Петуха Брынкуша, еще одной работы, которую Брынкуш хотел выставить прямо под открытым небом в Париже, перед нынешней штаб-квартирой ЮНЕСКО. Колонна в Тыргу-Жиу — единственная, которая поднимается в небо на родине Брынкуша. Как и он сам говорил: “так хотел Господь, чтобы единственную колонну я возвел дома, в Тыргу-Жиу”. Он вырезал ее и в дереве, верно. В Париже, в Центре Помпиду, из его мастерской выставлены другие варианты колонны, но они из дерева. Он также воздвиг недалеко от Парижа прямо во дворе своего очень хорошего друга колонну высотой около 9 метров, которую позже снес он сам. Брынкуш перенес её в свою мастерскую. Теперь она выставлена в Центре Помпиду”.

История Колонны началась в конце тридцатых годов ХХ века, когда предстояло празднование двух десятилетий после окончания Великой войны. Так Румыния получила это уникальное произведение искусства. Адриан Тудор вспомнил про героизм жителей Горжа в 1916 году, который задал концепцию памятника: “Брынкуш был приглашен в Тыргу-Жиу, чтобы создать и возвести монумент в честь героев Битвы при Жиу. 14 октября — день, который решал судьбы войны. Есть два события, которыми отмечено 14-е число, и наиболее важным является Битва у моста Жиулуй, где мирные городские жители, старики, женщины, дети, остававшиеся в городе, скауты под командованием комиссара полиции Иоана Попилиана с ротой народного ополчения защищали этот мост. Им на помощь пришел отряд во главе с полковником Ободжану, получившим приказ защищать Тыргу-Жиу, капитаном Дженикэ Садовяну и майором Млэдинеску, который ответил огнем на обстрел со стороны вражеских пулеметов, сумев остановить их наступление, от Дялул Тыргулуй до прибытия 13-й роты 58-го румынского полка. Река Жиу была на всей своей протяженности до гор линией обороны. Даже газета “Таймс/Times” впоследствии рассказала о победе румын, которые 14 октября приостановили вступление немецкой армии в Горж и далее в Тыргу-Жиу. Константина Брынкуша пригласила Аретия Тэтэрэску, жена премьер-министра Георге Тэтэрэску. Она была председателем Лиги румынских женщин, занималась выявлением и поддержкой подлинных ценностей народного искусства и традиций уезда Горж; у семьи Тэтэрэску в этом уезде было поместье со старинным боярским домом, который они реставрировали. Аретию Тэтэрэску пригласили в Тыргу-Жиу, чтобы заняться установкой памятника. Константина Брынкуша ей порекомендовала ещё одна известная румынская женщина-скульптор, уроженка Кишинева, ученица Брынкуша Милица Петрашку. Она — автор реализованного проекта памятника-мавзолея Екатерины Теодорою в Тыргу-Жиу, где похоронена героиня. Брынкуш соглашается, но ставит условие, что ему будет позволено свободно создать в честь героев памятник таким, каким его видел он”.

И свободный дух Брынкуша превращает идею в материю. Рассказывает Адриан Тудор: “Весной 1937 года он приехал в Тыргу-Жиу вместе с уроженцем Горжа инженером Штефаном Джорджеску. Он видит Тыргу-Жиу и ищет определенные места, где можно было бы установить Колонну. Выбирает то самое место, тогда на краю города, где Колонна стоит и сейчас; город развивался, это было место, которое Брынкуш называл Сенным рынком. Действительно, здесь проходила ярмарка скота, стояли стога сена. Брынкуш фотографирует это место и на этом фото чертит пером Колонну. Так что это – свидетельство о рождении Колонны. Исходя из проекта, в 1937 году на сталелитейных заводах в городе Решица отлили внутреннюю стойку. Модули отливают на заводах в Петрошань, столб изготавливается из стали, а модули из чугуна. Их привозят в Тыргу-Жиу, и Колонну собирают в 1937 году с октября по ноябрь”.

Но за это время Брынкуш уже принял решение сделать нечто гораздо более величественное, проложить “Путь героев”, который бы выразил нечто более грандиозное: образование Великой Румынии. Это будет произведение, начавшаяся здесь, от реки Жиу, от “Стола молчания”, “Аллеи Стульев”, “Врат Поцелуя” с двумя боковыми скамьями, церкви Святых Апостолов, через алтарь которой проходит воображаемая ось Пути Героев, который заканчивается у Колонны. Все вместе они образуют путь инициации протяженностью один километр и 300 метров между двумя парками. “Бесконечная колонна”, первоначальным названием которой было “Бесконечная колонна благодарности” — кульминация эмоций и действий поколения, которое исправляло то, что считало неверным, и предлагало это в дар будущим поколениям и вечности.

Мадам Мица Велосипедистка, которая давно стала персонажем бухарестского городского фольклора благодаря не вполне пристойной, по крайней мере, легкомысленной песенке и различным анекдотам, всегда была окружена аурой загадки: долго даже не было известно, существовала она на самом деле или нет. Так было до тех пор, пока несколько лет назад не начали ремонт грандиозного здания из списка культурного наследия в одном из исторических районов в центре Бухареста. Это был как раз дом, или дворец, красавицы, фатальной женщины Мицы Велосипедистки, которая составила своё состояние проституцией. Она была, по сути, дамой полусвета, роскошной куртизанкой в первой половине ХХ века.

Ее настоящее имя было Мария Михэеску, она родилась в 1885 году в одном из сел уезда Прахова и происходила из очень скромной семьи: ее мать была прачкой. Похоже, что примерно в 14-15 лет она начала эту карьеру куртизанки и быстро произвела настоящий фурор в Бухаресте: её очарование и экстравагантность покоряли художников и скульпторов, писателей, политиков и аристократов. Марии Михэеску удалось переступить через свой социальный статус, получить образование в пансионах в Париже и Брюсселе и даже стать в столице Румынии открывателем новых путей. Она хорошо знала, чего хотела. Ее первым влиятельным покровителем был король Бельгии Леопольд. Кстати, тот самый, который был горячим сторонником идей колониализма и прославился крайне жестокой эксплуатацией африканского Конго.

Дворец Мицы Велосипедистки недавно отреставрировали, он вновь открылся для широкой публики; он столь же примечателен, как и его первая владелица. О доме и его хозяйке рассказывает нам Эдмонд Никулушкэ, президент Румынской ассоциации культуры, образования и нормальности ARCEN: “Дом был возведен между 1908 и 1910 годами, то есть он был готов еще до Большой войны. Его подарил принц Фердинанд, будущий король Румынии, красивой, экстравагантной и очень известной в то время Марии Михэеску. Здание было спроектировано Николае Михэеску, с Марией Михэеску они были просто однофамильцами. Просто так звали и архитектора. Это нетипичное для Бухареста здание с элементами модерна, что редкость в столице. Собственно, это большое внушительное здание, построенное через дорогу от Церкви Амзей, на пересечении торговой площади Площади Амзей, где в то время располагались помещения крытого рынка, построенные во времена Карола I, и аристократического района, который заполняли собняки и виллы известных столичных родовитых семей: семьи Крецулеску, семьи Монтеору, семьи Брэтиану и так далее. Итак, дом был получен Марией Михэеску в дар. Ей было 23 года, какое-то время она жила в Париже, выиграла цветочный бой на Елисейских полях, за несколько лет до этого – цветочный бой на Лазурном берегу во Франции, затем – конкурс шляпок в Монако; известностью она также обязана французской прессе, которая писала о красоте и экстравагантности этой дамы полусвета, снова это слово! Так её называла и бухарестская пресса того времени”.

В те времена нуждающиеся девушки нередко были вынуждены прибегать к проституции, потому что кроме брака у женщин было мало шансов прокормить себя самостоятельно. Судя по всему, в 1927 году около 12 тысяч женщин занимались проституцией в Румынии, большинство из них жили в скверных условиях. Роскошных куртизанок, таких как Мария Михэеску, было немного, и когда появлялась та, которая сочетала в себе смелость и личное обаяние, ее сразу же замечали. Именно так произошло с Мицой Бичиклиста, Мицой Велосипедисткой. За ней ухаживали художник Николае Григореску и поэт Октавиан Гога. Эдмонд Никулушкэ продолжает свой рассказ: “Кроме того, сатирические бухарестские СМИ, стали называть ее Mița Biciclista, Мица Велосипедистка, и прежде всего — журналист Джордже Ранетти, который увидел ее в 1898 году на велосипеде на Каля Викторией. Ухаживания журналиста Мица отвергла, а он наградил ее — прозвищем. Именно она стала первой женщиной в Бухаресте, которая села на велосипед, а велосипеды были в Бухаресте тогда ещё очень большой редкостью… она носила брюки, загорала с обнаженной грудью на берегу озера Херэстрэу, когда публика купалась на людях в целомудренных объемных халатах. Однажды Мицу Велосипедистку за это даже задержал полицейский, которого она после этого ударила зонтиком. Итак, экстравагантная, но в то же время опередившая своё время феминистка, которая сводила с ума, можно сказать, многих мужчин столицы, и не только в столице. Ее руки просил король Португалии Мануэль, но она долгие годы любила врача судмедэксперта Николае Миновича, одного из выдающихся людей того времени. Но даже если она не вышла замуж за короля, она была настоящей королевой или принцессой своего времени. В Бухаресте в доме на площади Амзей проходило множество светских мероприятий, там устанавливались политические связи, политические и коммерческие союзы и так далее”.

В середине сороковых годов ХХ века Мария Михэеску вышла замуж за генерала Александру Димитреску, но вскоре у них начались финансовые проблемы, потом при власти коммунистов ее дом национализировали. Однако Мария прожила более 80 лет и умерла в 1968 году, а легенду о Мице Бичиклисте хранит город Бухарест, хранят жители Бухареста.

Летом 1942 года прозаик, публицист и историк религий Мирча Элиаде ненадолго останавливался в Бухаресте; это был интервал между тем, как он покинул дипломатическую должность в Лондоне и начал работать в румынском посольстве в Лиссабоне. Тогда 35-летний автор в последний раз видел свою родину и родной Бухарест, который он потом будет мифологизировать в своей фантастической прозе. Тогда же он оставил здесь на попечение семьи весь свой личный архив рукописей, документов и научных книг, надеясь на то, чтобы вернуться позже; это в 1942 году казалось не только возможным, но и естественным. На самом деле, этого уже не случилось. Элиаде умер в возрасте 79 лет в американском Чикаго, в 1986 году. Оставленный в Бухаресте архив находился на попечении его сестры Корины до самой ее смерти в 1989 году. К сожалению, после этого, в силу неудачного стечения обстоятельств, судьба документов Элиаде стала крайне неопределенной, даже по сей день их невозможно полностью инвентаризировать; не могут их должным образом изучить эксперты.

Однако, недавно Институту истории религий Румынской академии удалось получить существенную часть архива и организовать выставку Неопубликованные рукописи Мирчи Элиаде”. Бурную историю восстановления этих документов теперь рассказывает Еуджен Чуртин, директор Института истории религий; итак, Элиаде всё же взял с собой в Лиссабон ряд текстов, на основе которых он хотел разрабатывать свои работы во время его дипломатической деятельности. Еуджен Чуртин — у микрофона: “Мы смогли показать и надеемся, что эта информация появится в ближайшие месяцы в первом томе полного издания научных трудов Мирчи Элиаде, как он извлек несколько страниц из готовящихся работ, которые он взял с собой в Португалию. Всего нескольких страниц. В оставшемся в Румынии архиве десятки тысяч страниц. Это вся его молодость, как он сам говорит во фрагменте дневника в августе 1952 года, уже в Асконе. На этих страницах Элиаде с необычайной болью вспоминает, что вся его молодость, все, чем он жил, что писал, думал, читал до 33 лет, в том числе и в Индии, может исчезнуть навсегда. Ужасы после войны, ужас войны, его статус сторонника фашистов и невозможность вернуться заблокировали доступ к рукописям, которые, к счастью, хранились в семье. Но часть книг по индологии оказалась, благодаря Константину Нойка, Серджиу Аль-Джордже и Ариону Рошу, около 130 томов, в фонде Элиаде библиотеки Института истории религий. Но сами рукописи до 1981 года не вскрывались. Именно тогда Константин Нойка сделал это вместе с еще молодым в то время человеком, историком литературы, преподавателем лицея Мирчей Хандока, который получил согласие семьи на их исследование”.

Мирча Хандока в течение нескольких лет вел переписку с Мирчей Элиаде, который написал ему в декабре 1981 года: Я убедил мою сестру позволить вам исследовать мои рукописи.” Мирча Хандока сделал это и участвовал также в редактировании ряда книг по истории религий, публикация которых была разрешена властью коммунистов. После смерти сестры Элиаде в 1989 году ее сын, профессор Сорин Александреску, живущий в Нидерландах, передал весь архив Мирче Хандока на временное хранение. О том, что произошло потом, рассказывает также Еуджен Чуртин: “К сожалению, в марте 1989 года, когда сестра Элиаде умерла, она была одна в пустом доме. Так сообщил Сорин Александреску, племянник Мирчи Элиаде. Эти рукописи были переданы, а затем обманным путем присвоены Мирчей Хандока. Что ж, в период с марта 1989 года по сентябрь 2015 года эти рукописи не удалось раскрыть. Это тысячи и тысячи страниц. И до сих пор было продано с аукциона всего несколько сотен страниц, несколько тысяч, может быть, несколько сотен рукописей, из которых только часть удалось спасти и только часть удалось передать в дар Институту истории религий”.

Хотя перехода права собственности не было, Мирча Хандока не вернул документы их законным владельцам, а после его смерти в 2015 году их автоматически присвоили его потомки. Именно поэтому вместо того, чтобы архив Элиаде изучали и использовали эксперты в академических целях, в последние два-три года фрагменты архива стали выставлять на аукционы. К счастью, они были куплены, а затем переданы в дар Институту истории религий щедрыми жертвователями, пожелавшими остаться неизвестными. Сразу же после дарения исследователи Института приступили к их изучению, чтобы затем организовать из них выставку в Музее румынской литературы в Бухаресте.

Здесь зрители могут четко увидеть, что лежало в основе обширных исследований, проведенных Мирчей Элиаде в послевоенные годы в Париже и особенно позднее в Чикаго. Говорит Еуджен Чуртин: “Впервые у нас есть рукописи на разных стадиях написания нескольких капитальных исследований индийского периода, докторской диссертации и версии докторской диссертации для публикации, и текст 1936 года «Йога. Эссе о происхождении индийской мистики». Затем у нас рукописи книг, которые, как мы думали, не сможем получить в рукописи со всеми авторскими колебаниями, изменениями и даже дополнениями, от которых отказались для печати. У нас и рукопись для эссе «Барабудур, символический храм», опубликованного в сентябре 1937 года в Revista Fundățiilor Regale и воспроизведенного в первой части тома «Остров Эвтанасия» 1943 года. Есть у нас и рукопись «Мифа о Реинтеграция» 1942 года, рукописи обзоров и исследований, написанных для журнала Zalmoxis. Отмечу особо ранее не публиковавшийся полемический очерк конца 1930-х – начала 1931 года под названием «Что не так с Европой», о котором никто ничего не знал, пока его не нашли мои коллеги. Будущие издания покажут все эти детали, потому что, по сути, ставка такова: показать наброски того, что Элиаде хотел сделать”.

Еще одно захватывающее открытие среди документов, обнаруженных Институтом истории религий, это страницы на санскрите, написанные рукой Элиаде, когда он изучал этот язык. К сожалению, и сейчас архив не получен полностью и его содержание, при отсутствии описи, остается неясным. Выставка в Национальном музее румынской литературы открыта до марта, над ней работали исследователи Андреа Апосту, Ионуц Бэнчилэ, Эуджен Чуртин, Даниела Думбрава, Октавиан Негоицэ, Кэтэлин Павел, Влад Шовэрел и Богдан Тэтару-Казабан.

В самый разгар зимы, в дни празднования Рождества или встречи Нового года, румыны время от времени включают в меню своих вечеринок, где на столах щедро представлены традиционные для зимних праздников блюда не только виноградные вина, но также и… цуйку, которую некоторые из вас знают как сливовый бренди. Крепкий алкогольный напиток, полученный в процессе дистилляции алкоголя, характерен и специфичен для румынского пространства, так же как, например, коньяк обязательно связывается с Францией, а виски накрепко ассоциируется с Ирландией и Шотландией.

Хотя истоки потребления и приготовления цуйки теряются во тьме времен, историкам удалось установить несколько точек отсчета на протяжении веков, в течение которых этот напиток оценили как крестьяне, так и бояре. У нашего микрофона – Раду Лунгу, автор книги История Цуйки”, вышедшей в свет в издательстве Paideia: “Первые сведения о дистилляции, потому что цуйка – это спирт, который получают прошел процесс ферментирования, при дистилляции заквашенных фруктов, у нас – из Трансильвании, а именно из тамошних саксонских городов. Там аптекари перегоняли алкоголь, чтобы делать лекарства. Самые первые свидетельства датируются четырнадцатым веком, они дошли до нас из городов Сибиу, Клуж и, в первую очередь, из Брашова. Как правило, в Трансильвании перегонка алкоголя проводилась два или три раза, и поэтому такая цуйка крепче, тогда как в двух других румынских княжествах, особенно в Мунтении (это другое название Валахии), алкоголь перегоняли один раз, и на выходе в нем было не больше 37 градусов. Использовались практически любые фрукты. Прежде всего, скажем о сливе, это очень важные для истории цуйки фрукты. Но использовались также яблоки, груши, черешня, вишня, абрикосы, персики, айва и даже злаки, такие как рожь. Сорт и название secărică” (уменьшительно-ласкательное от “рожь”, это не очень крепкая цуйка) происходит как раз отсюда. Первое документальное упоминание сорта сливы, растущей в регионе Сэлаж (Sălaj) относится еще к 1450 году, а первое упоминание о перегонке цуйки на территории Румынии относится примерно к 1570 году и относится к цуйке из Турца, причем Турц (Turţ) — это населенный пункт в Ţara Oaşului — Крае Оаша, где производится цуйка крепостью в 50 градусов, то есть ее перегоняют дважды.”

Цуйку в медицинских целях продолжали применять долгое время, особенно в деревнях, где крестьяне использовали её взамен медицинского спирта. Помимо этого, случай, произошедший в Молдове и ставший со временем легендой, подтверждает разнообразие применения цуйки. Во времена Штефана Великого (Ştefan cel Mare), каменщикам, возводившим монастыри, отправляли бочки с цуйкой, которую они использовали, когда готовили штукатурку, а также когда смешивали краски. Мы можем только предположить, что строители и иконописцы лишь так использовали цуйку, или же прибегали к ней и для того, чтобы повеселить свою душу.

Употребление цуйки могло повлечь за собой не только радость и воодушевление, но и путаницу. Это хорошо видно из следующей истории, которую нам также рассказал Раду Лунгу. Посвящена она тому периоду, когда Трансильвания входила в Империю Габсбургов, а царская Россия и Австрия вели войны против Османской империи. Во время одного из этих конфликтов в Банате, сейчас это юго-запад Румынии, в Карансебеше, произошел в определенной мере забавный эпизод, который вошел в историю, как битва цуйки 17 сентября 1788 года.

У нашего микрофона снова Раду Лунгу: Австрийская армия численностью около 100 тысяч человек устроила свой лагерь неподалеку от Карансебеша. Её авангард, состоящий из подразделения гусар, переправился через реку Тимиш, чтобы разведать присутствие Османской армии. Никаких признаков присутствия турок гусары не обнаружили, но столкнулись с группой цыган, которые предложили им шнапса или ракии. Всадники купили шнапс и начали его распивать. Сразу после этого реку форсировала и группа пехоты армии Габсбургов. Когда они увидели, какая там уже идет гулянка, пехотинцы тоже захотели спиртного. Последовал жесткий разговор, и между двумя подразделениями началась схватка не на жизнь, а на смерть. Во время этого сражения” часть пехотинцев стала кричать по-румынски Турки!”, так что гусары ретировались в спешке, полностью уверенные, что вот-вот на них неизбежно нападут солдаты Османской армии. Дело в том, что армия Габсбургской империи состояла из представителей самых разных этнических групп, которые не обязательно владели немецким языком.”

В итоге, смесь языков и одурманивающее влияние цуйки привели к настоящей резне в австрийской армии, так что через два дня, когда прибыли турки, им не с кем уже было сражаться. На самом деле, разнообразие сортов цуйки подтверждает не только географическое распространение этого напитка, но и межкультурное и этническое взаимопроникновение, гле она выступает посредником. Например, понятие horincă – хоринкэ” – другое название для цуйки – происходит от украинского слова хорилка”, который обозначает сорт более низкого качества. А вот rachiu” (ракия) происходит от турецкого понятия raki” (раки), которое получилось в свою очередь из слова araq” (арак), что на арабском обозначает процесс переработки фиников. Слово Palinca” (палинка), название сорта цуйки, типичной для Ардяла или Трансильвании, происходит от венгерского слова palinka”, которое, в свою очередь, происходит от словацкого слова “палити”, что означает на этом языке жечь”. Действительно, сливовая палинка жжет горло, тем более такая, как её готовят на севере Трансильвании, а конкретно – в Марамуреше и Сату-Маре. А ещё в Румынии принято готовить зимой горячую цуйку с пряностями!

Дешево, как брага” — это распространенное выражение даже сегодня в обыденных разговорах румын. Так говорят про продукты или услуги, у которых крайне доступные для каждого цены. Его происхождение связано с популярностью восточного напитка, который в Румынии известен под названием брага”, очень популярного на протяжении многих веков благодаря его кисло-сладкому, слегка алкогольному вкусу. Брагу (или бозу/бузу”, как ее называют по-турецки и на разных славянских языках) очень любили румыны со скромным достатком, особенно жители Бухареста, которые в летний зной пили ее холодной, иногда со льдом, иногда со знаменитыми кренделями, которые и сегодня продаются в киосках. Однако если крендели пекли и продавали во все времена, то с брагой дела обстояли иначе. Уже давно этот освежающий напиток, который когда-то так любили румыны, найти совсем не так просто.

Только совсем недавно её снова начали производить в товарных объёмах, и немногие старые браговары, которых сейчас насчитывается уже крайне мало, достали из своих сундуков старинные рецепты для новых производителей браги. Один из них – Драгош Богдан, который и рассказывает историю потребления браги в румынских княжествах: “Когда-то давно существовало выражение “дешево, как брага”, которое, очевидно, относилось к низкой стоимости продукта, но, с другой стороны, оно означало, что каждый мог себе это позволить, так что брага была очень популярна и её всегда можно было купить повсюду на ярмарках. На улицах были продавцы браги, которые ходили со специальной корзиной — кобилица – на спине; они не требовали денег каждый раз, а записывали на косяке у двери дома, сколько чашек они дали играющим на улице детям и говорили им, что через несколько дней, неделю, десять дней, их отец должен дать ему деньги. Брагу пили с удовольствием, она была настолько дешевой, что продавцы браги превратились в завсегдатаев почти каждого дома. Затем брага стала конкурировать с безалкогольными напитками, которые начали появляться в конце XIX – начале XX века. Их производили на небольших фабриках, которые использовали хорошо известные нам сегодня рецепты прохладительных напитков. Их индивидуально упаковывали в бутылки различных размеров. Так появилась реклама производителей безалкогольных напитков, в которой говорилось, что напитки при изготовлении никто не трогал руками; это отвечало санитарным требованиям. Может, поэтому брага начала сдавать позиции и оказалась в тени. В Бухаресте это происходило еще и потому, что он стал столицей Великой Румынии; намерение лидеров состояло в том, чтобы превратить Бухарест в европейскую столицу. Так что помимо возведения величественных, внушительных зданий, возникла идея “очистить” улицы столицы от любых торговавших на улицах разносчиков. Вот почему браговары мигрируют в периферийные районы, становятся завсегдатаями кварталов, где жил простой люд. После Второй мировой войны и установления власти коммунистов, когда вся торговля и производство перешли под управление государства, некоторые браговары не захотели вступать в производственные кооперативы или работать в государственных предприятиях пищевой промышленности и варили брагу на более или менее законных началах”.

К концу восьмидесятых годов ХХ века в Бухаресте брагу можно было найти только крайне редко, может быть, только в домах старых браговаров, которые делали ее для себя. Однако были шансы полакомиться ею в Констанце, Галаць, Брэиле, Турну-Северине и Джурджу, придунайских регионах, где этнические группы были более разнообразными. Но из чего всё же делают брагу? Драгош Богдан вновь у микрофона: “Смысл в том, что все браговары делают одно и то же, это ферментированный напиток из вареных зерен, которые затем смешивают с водой и сахаром или медом, другими словами, тем, что под рукой, чтобы поставить напиток бродить. Его фильтруют и оставляют бродить на несколько дней. Брага должна быть кисло-сладкой и немного покалывать язык. Но у каждого браговара свой рецепт. Каждый делает это по своему вкусу. Если я вижу, что когда-то по рецепту мой напиток вышел лучше, добавляя или исключая какой-то продукт или изменяя количества, постараюсь это учесть. Ведь рецепты браги не очень строгие, а у браговаров вкусы схожие. Так или иначе, браговаров в стране осталось очень мало (…) и важно как сходство того, что они варят, так и различие. И это нас только обогащает”.

Желая поделиться своей страстью к браге и с другими, Драгош Богдан открыл собственную лавку, где продают брагу, в одном из исторических районов Бухареста, стремясь восстановить связь с той давней восточной гастрономией, модной в прошлом в столице. Драгош Богдан рассказывает: “Это были отношения, на создание которых ушло немало времени, потому что браге требуется период адаптации, знакомства с ней, и по мере того, как вы ее познаете, возникает больше вопросов и больше любопытства. Итак, где-то в 2013-14 году я провел исследование во всех странах Балкан, которые когда-то входили в Османскую империю, и я искал брагу. Я искал рецепты, привычки потребления и обнаружил, что там, где я это нашел, те, с кем я разговаривал, хотя я и не знал их языка, относились ко мне как к брату, как к знакомому, как к тому, с кем у них есть что-то общее. И тогда я понял, что брага — это транспортное средство, которое может перевезти нас в любую точку Балкан, в любую точку истории, и заставить нас чувствовать себя ближе к тем, кого мы встречаем. Позже, в 2016 году, я решил открыть свою лавку, где продают брагу, с собственным производством браги”.

И пока что это одно из немногих мест в Бухаресте, помимо традиционных ярмарок, где можно попробовать крафтовую брагу, с надеждой, что скоро мы сможем произносить выражение дешево, как брага”, в его исконном значении.

Вы помните Балладу о королевском бутерброде? Как и у любой другой королевской династии, у Королевского дома Румынии, первым представителем которого стал Карол I Гогенцоллерн-Зигмаринген, были свои обычаи, праздники – более пышные или более строгие – и был свой протокол, вначале довольно жесткий, но приобретший различные оттенки во времена правления наследников Карола I: королей Фердинанда, Карола II и Михая: “Король Карол I установил протокол княжеского, а затем королевского двора Румынии. Именно он определил и то, как должны были проходить королевские обеды и празднование Рождества. Пунктуальность и умеренность короля Карола I вошли в поговорку, и, независимо от того, кем были его гости, программу, которую он установил, нужно было уважать в точности. Обычно, когда они находились в замке Пелеш, король и королева вместе отправлялись в столовую. Конечно, протокол был установлен четко. Гостей приглашали заранее и они знали свои места за столом, ближе или дальше от короля. Никто не вставал из-за стола, если король не дал сигнал, никто не садился, если не было сигнала короля, никто не начинал беседу, если только король не заговорил первым с приглашенными. В тот момент, когда король заканчивал есть первое блюдо, тарелки убирали независимо от того, что оставалось на них у гостей за столом”.

Королевские меню были напечатаны на роскошной бумаге, украшены рисунками или гравюрами, выполненными художниками, украшены королевским шифром. Блюда готовились по французским рецептам, но в меню были также блюда в немецком, английском или румынском стиле. Как и ожидалось, рождественский обед играл важную роль в королевском протоколе и среди домашних обычаев королевской семьи. Рассказывает Штефания Дину: Первая празднично украшенная Рождественская елка появилась в Королевском дворце в Бухаресте в 1866 году. Её украшали князь Карол I, его жена Елизабета и принцессы, приглашенные во дворец. В течение трех дней Рождества семья отдыхала. Не было аудиенций, не было приемов, это были просто тихие, спокойные дни. Иногда королевская семья ходила на каток. Король Карол и королева Елизабета любили кататься на коньках. Единственный ребенок королевской четы Карола и Елизабеты, принцесса Мария, умерла в возрасте четырех лет в 1874 году. У королевы больше не могло быть детей, поэтому в качестве преемника и наследника престола был выбран племянник, сын брата Карола, будущей король Фердинанд. После женитьбы принца Фердинанда на принцессе Марии Эдинбургской, королевская чета Карола и Елизабеты взяла в привычку праздновать Рождество во Дворце Котрочень, вместе с молодой великокняжеской семьей Фердинанда и Марии и с их детьми. И это стало правилом, пока король Карол и королева Елизабета были на троне Румынии. В архивах сохранилось описание подготовки к Рождественскому Сочельнику, когда во дворец Котрочень приезжали Карол и Елизабета. Ель привозили из Синаи, королевской резиденции в горах, дичь и омелу привозили из королевских имений, елку украшали в большом зале для приемов во дворце Котрочень, и в 18:00 королевская чета прибывала в Котрочень. Вручались подарки, затем прибывали приглашенные высокопоставленные сановники, начиналась трапеза, и в половину одиннадцатого, самое большее в одиннадцать, праздник близился к завершению. Карол и Елизабета уезжали, а молодая великокняжеская семья ещё на какое-то время оставалась хозяевами торжества”.

Обычно на 1 января в Королевском дворце давали большой бал, на котором присутствовало более тысячи человек, причем в список каждого из гостей, вносил со всей строгостью сам король Карол I. После его смерти в 1914 году король Фердинанд и королева Мария, которые вступили в брак в конце 1893 года, несколько смягчили строгость протокола и чопорность этих приемов, устраивая рождественские праздники и новогодние ужины веселее и более пышно. Даже их домашние привычки были иными, более мягкими, на это указывает и напечатанное меню завтрака семьи, который начинался в 9:00. Для наших слушателей рассказывает Штефания Дину: Было два вида завтрака. В один входили чай, кофе с молоком, масло, булочки и печенье, джем и мармелад. А по немецкому образцу королю Фердинанду подавали также картофель фри со шницелем или мясо на решетке. Кто-то из дети, принцев и принцесс, следуя примеру отца, ели утром жареное мясо или шницель и выпивали большую чашку шоколада. Как писал глава канцелярии дворца Котрочень: силуэт дощечкой был не очень в моде при королевском дворе.” Традиция празднования Рождества сохранилась и при дворе короля Фердинанда. Король Карол скончался в сентябре 1914 года, так что гостей на Рождество в том году при Королевском дворе принимал король Фердинанд. Из года в год за Рождественским столом при дворе меню было фиксированным, оно повторялось, подавали одни и те же блюда. Особое место сыграло появление в этом меню сливовых пудингов (plum pudding), десерта, характерного для рождественского стола в Англии, которую обожала королева Мария. Она сама рассказывает в своих мемуарах, что к ним приезжали гости из британского посольства в Бухаресте, которые приходили на Рождественский обед в Королевском дворце как раз за тем, чтобы съесть пирог с мясом и сливовый пудинг, которые здесь подавали”.

При дворе Карола II и Михая королевские обеды и праздники становятся более современными: меньше протокола, но и меньше роскоши.

Начиная с 1859 года, года Объединения Румынских княжеств, румынское общество все более обретало европейские черты со всех точек зрения. Поколение за поколением, по мере того как румыны осуществляли свои политические задачи по укреплению государственности и обретению независимости в 1878 году, румынская модель экономического и социального развития следовала европейским образцам. Именно элиты задавали тон изменениям, после чего их воспринимали другие классы общества.

Одним из примеров того, как румынские нравы обретали европейские черты, было шампанское. На заводе в городке Азуга в Долине реки Прахова, в Южных Карпатах, писалась весомая часть румынской истории шампанского. Первые попытки относятся к 1840-1841 годам, когда юрист и агроном Ион Ионеску из Брада изготавливал шампанское для владетельного князя Молдовы Михаила Стурдза. Спустя 43 года, в 1884 году, в Брэиле появилось предприятие по производству шампанских вин Müller-Reich – для местных нужд. Но шампанское в промышленных масштабах оказалось связано с именами саксонцев, братьев Вильгельма Августа и Генриха Райнов из Брашова.

Они торговали шерстяными тканями и поселились в Азуге; там в 1885 году братья основали ткацкую фабрику. В 1890 году следующим их предприятием стала фабрика мебели, а в 1892 году они открыли винный склад, который и стал основой завода по производству шампанских вин. В 1898 году братья открыли пивоварню, на это их подвигла политика короля Карола I, ставшего великим строителем современной Румынии, как подчеркнул историк Дорин Стэнеску: “Карол I пришел с очень разумной политикой. Он предлагал всем этим инвесторам долгосрочную аренду земли, концессию, давал им возможность строить заводы; арендная плата, которую он запрашивал, была скромной. Это было на уровне месячной зарплаты рабочего. Для промышленника это не составляло особых затрат. Кроме того, Карол сделал еще кое-что: он выдал карт-бланш этим компаниям, которые росли одна за другой в Долине реки Прахова, покупая их акции. Карол I, а позже и вся королевская семья, были акционерами всех фабрик в городе Азуга”.

Так что шампанское шло развернутым фронтом в наступление, чтобы покорить вкусы румын. Винный склад братьев Райн работал прекрасно; награды на крупных международных выставках, таких как выставка в Париже в 1900 году, привели к тому, что оба предпринимателя начали всё активнее использовать свои бизнес-возможности. Шампанское становилось все более востребованным и популярным, на это указывают и рекламные объявления в прессе того времени. Братья Райн построили в Азуге винные погреба, которые существуют и по сей день; там могли храниться все произведённые ими вина. В 1902 году туда был заложен первый тираж в 40 тысяч бутылок. Спустя 3 года, срок, который необходимо соблюдать при производстве шампанского, в ноябре 1905 года компания Райн вышла на рынок с первым тиражом шампанского, произведенного в промышленном масштабе. В следующем, 1906 году, качество игристого вина, произведенного Райн, было признано на Всемирной выставке в Бухаресте, приуроченной к 40-летию правления Карола I. Рассказывает Дорин Стэнеску: “На этой выставке у компании Райн был специальный павильон, который посетили и король, и множество людей. Как известно, эту выставку посетило 2 миллиона человек, а компания Райн и ее продукция получили золотую медаль за качество шампанского из города Азуга. С этого момента шампанское Райн просто-напросто завоевало румынский рынок. Оно стало самым популярным шампанским в Старом Королевстве”.

Азуга вписала наиболее профессиональную страницу в историю производства шампанского в Румынии. Виноград привозили с лучших виноградников Румынии, а за качеством следили специалисты. Большое внимание уделялось внешнему виду продукции. Бутылки заказывались в Германии, этикетки печатались самыми лучшими типографиями, фольга, которая обертывала пробку, заказывалась на Западе. Расширение компании Райн продолжалось быстрыми темпами. В 1909 году она была преобразована в акционерное общество, одним из акционеров которого стал король Карол I. В знак признания их заслуг братьев Райн наградил король; они получают титул поставщиков Королевского дома.

Первая мировая война меняет и расстраивает многие планы, причем серьезно. Осенью 1916 года в Долине реки Прахова шли ожесточенные бои, в ходе которых немецкая армия вошла в Азугу. Победу над румынами немецкие солдаты отмечают шампанским; им выдают по 6 бутылок на каждого. После 1918 года финансовое положение компании не было блестящим, но всё же медленно восстанавливалось. Однако с ней сильно конкурируют другие компании, особенно фирма Mott, основанная другим немцем, Вильгельмом Моттом. Он был мастером шампанского у Райнов. В 1913 году он ушел оттуда и основал свою фабрику в Бухаресте.

В конце тридцатых годов ХХ века Райны уступают Мотту первое место, которое они так долго занимали. После Второй мировой войны в 1948 году фирмы Райн и Мотт национализируют, предприятия объединяют под названием “Заря”. После 1989 года оба бренда стали развиваться по отдельности, знаменуя восстановление традиций.