Category: Страницы истории

В истории прессы коммунистических лет также есть небольшая, но в некоторой степени почётная глава. Речь идёт о том, что журналисты пытались применять профессиональную этику и быть голосом общества. Период с 1966 по 1971 год был лучшим периодом для прессы при коммунистическом режиме, а некоторые выпуски имели успех у публики. Так было с телепередачей «Reflector»- «Прожектор», в которой на суд общественности выносились нарушения в работе государственных институтов и злоупотребления политиков или директоров. Reflector был попыткой сделать журналистику ответственной, но с ограничениями. Идеология Румынской коммунистической партии была неприкосновенной, как и природа государственной власти, социальный и политический строй. Неприкосновенными была и личность лидера Николае Чаушеску, его семья и родственники, высшие активисты партии, армия, репрессивный аппарат, состоящий из милиции и политической полиции – «Секуритате», работники судебной системы, финансового и банковского сектора. В целом «Reflector» занимался вопросами злоупотреблений и нарушений в потребительской экономике.

«Reflector» дебютировал в 1967 году и был создан по образцу аналогичных программ в западной журналистике. Открытие румынского телевидения для Запада стало возможным благодаря журналистам Силвиу Брукану, председателю румынского телевидения, на которого оказали влияние американские средства массовой информации, и Тудор Ворнику, бывший корреспондент во Франции, который был знаком с французскими средствами массовой информации. Журналист Ион Букеру, в то время вице-председатель румынского телевидения, координировал команду, которая создавала программу. В интервью, взятом Центром устной истории румынского радиовещания в 1997 году, Букеру рассказал о том, что обеспечило этой программе успех.

Я отвечал за «Reflector» от имени руководства государственного учреждения. Телевизионная программа «Reflector» в то время выходила два раза в неделю, а программа «Социальный опрос, выходила не реже одного раза в две недели. Программа «Reflector» длилась 20-25 минут, а «Социальный опрос» – 50 минут и даже один час-  обе программы стали своего рода социальным институтом. А люди обращались в эти обе программы.  Пять человек, которые регулярно проводили программу «Reflector», были похожи на прокуроров, которые выполняли свой профессиональный долг с социальным мандатом. У них была личная переписка, их просто звали люди, у которых не было другой надежды, или учреждения, которые исчерпали даже законные возможности урегулирования споров с частными лицами, с другими учреждениями.

В те дни фигурирование на телевидении, особенно в скандальных случаях злоупотреблений, некомпетентности или безразличия в управлении государственной собственности, было для любого человека чем-то вроде дурного предзнаменования. Вот почему программа «Reflector» вызывала панику при каждом произнесении её названия. Ион Букеру.

Дело дошло до того, что мы завершали программу «Reflector» изображением в рамке и текстом. На изображении был черный автомобиль, отъезжающий в шлейфе выхлопных газов или пыли, а текст гласил: «В этой машине товарищ министр Кутаре покидает министерство, вероятно, спешит на совещание, да так спешит, что не успел поговорить с режиссёром программы «Reflector», который спросил его мнение по этому вопросу, который вы видели и который входит в круг его обязанностей». Ну а когда директор предприятия или заместитель министра услышал или получил по телефону сообщение о том, что программа «Reflector» прибыла на территорию, или что кто-то от имени «Reflector» позвонил и сказал, что завтра или послезавтра приедет на съёмки, вы не можете себе представить, какой начинался переполох!

Июль 1971 года, когда Николае Чаушеску озвучил свои знаменитые тезисы, стал поворотом на 180 градусов по сравнению с открытостью прошлого. Это был возврат к суровости сталинских лет, что стало большим сюрпризом для стран свободного мира, которые ранее высоко ценили позицию румынского лидера. Этот поворот событий повлиял и на программу «Reflector», которая постепенно стала менее острая и неинтересная. Ион Букеру.

Июльские тезисы родились в голове, сознании и и вышли из под пера Чаушеску после скандала на телевидении. Июльские тезисы вышли из головы, головы и пера Чаушеску после телевизионного скандала. Это был момент, когда после 1968 года Чаушеску достиг пика своей популярности, внутреннего и международного престижа. Это было время, когда на международном уровне Румыния считалась чудом света в этом уголке Европы. Это было время, когда главы государств открыли свои двери для Румынии, даже самые консервативные, даже те, кто до этого момента отвергал любую идею приветствовать Чаушеску или оказать ему почести главы государства.  Это было время, когда если вы говорили, что вы румынский журналист за границей, – а я испытал это на собственном опыте и могу сказать это с полным знанием фактов, – к вам относились если не с симпатией, то с неким подобием братства. Мы ехали без принадлежностей, без оборудования, без денег, без материально-технических возможностей, потому что были бедны, плохо оснащены и работа плохо оплачивалась. Но вокруг нас была такая волна сочувствия, что многое из того, чего у нас не было, было доступно нам, так как у них это было в изобилии.

В середине 1980-х годов, когда продолжительность телепрограммы «Reflector» достигла двух часов,  она была окончательно упразднена, а после 1989 года возрождена. Но в новом климате свободы  телепрограмма «Reflector» так и не достигла прежнего уровня популярности.

Печальную славу городу Аюд с населением около 22 000 человек принесла расположенная здесь тюрьма. Один из крупнейших центров содержания политических заключенных в годы коммунистического режима, то, что происходило в Аюде, стало известно румынам после 1989 года. Спустя 35 лет история тюрьмы Аюд, написанная историком Драгошем Урсу из Национального музея Объединения в Алба-Юлии, является долгожданной публикацией.

«Противостояние румынского общества коммунизму, коммунистическому режиму, установившемуся после Второй мировой войны, носило, прежде всего, политический характер. Это было связано с тем, что румынское общество, политические партии, то, что мы обычно называем гражданским обществом, румыны в целом, рассматривали коммунизм как врага, который угрожал самому существованию румынской демократии и румынского государства. Это был режим, навязанный СССР, причем режим нелегитимный и преступный. Поэтому, прежде всего, оппозиция коммунистическому режиму носила политический характер, что приводило противников режима в тюрьмы, под наблюдением Секуритате- политической полиции и с коммунистическими репрессиями, и именно так они оказывались в Аюде. Перевоспитание – это форма политического противостояния между режимом и заключенными, потому что режим рассматривал заключенных не как людей, лишенных свободы в административном порядке, а как врагов народа. Их пришлось подвергать репрессиям в местах лишения свободы, подвергнуть режиму дегуманизации посредством процесса политического перевоспитания, политической перестройки и психологического перевоспитания».

Контингент заключенных тюрьмы в Аюд был разнообразным, но она была известна как тюрьма легионеров. Драгош Урсу.

«Если говорить о вместимости в количественном отношении, тюрьма в Аюд, пожалуй, была самая просторная. Одновременно в ней могли находиться до 3 600 – 4 000 человек, а за время коммунистического заключения через Аюд прошло около 14 000 заключенных. Что касается, скажем так, качества, то, во-первых, в 1948 году, когда тюрьмы были разделены на категории, Аюд был предназначен для заключенных, которых мы называем интеллектуалами, или, скорее, представителями интеллектуальных профессий: для государственных служащих, людей свободных профессий и интеллектуалов, а также для тех, кого мы в целом называем «военными преступниками», осуждёнными после Второй мировой войны. А с точки зрения политики, скажем так, политической родословной, да, Аюд известен как <тюрьма легионеров>, тех, у кого легионерское политическое прошлое, но это происходит особенно во время перевоспитания. На протяжении всего срока заключения это было не совсем так, они составляли довольно относительное большинство. В Аюде, конечно, были и члены других политических партий, либералы, от крестьянской партии, офицеры бывшей королевской армии, крестьяне, выступавшие против коллективизации, или те, кто сражался в горах в вооруженном сопротивлении.»

Наряду с Питешть, Герлой и Каналом, Аюд был местом так называемого перевоспитания – одной из крайних форм жестокости режима по отношению к людям, хотя режим утверждал, что он является величайшим человеколюбцем. Но Драгош Урсу также заметил различия между типами перевоспитания.

«Мы видим зеркальное отражение Питешть, способ перевоспитания из Питешть, который затем распространился на Герлу и Канал, явление насильственного перевоспитания в высшей степени крайнего насилия. В Аюде, с другой стороны, речь идет о позднем перевоспитании после второй волны репрессий, начавшейся после революции в Венгрии, в которой режим использовал больше средства и инструменты психологического перевоспитания, психологической войны, культурного перевоспитания. Таким образом, насилие, пытки не используются прямо и открыто, и по очень практическим причинам: заключенные, ставшие объектами перевоспитания, были людьми, которые пришли после 10, а то и 15 лет заключения, физически, умственно и морально истощенными. Поэтому любая минимальная форма пыток, любая форма физического насилия уничтожила бы их, они бы не выдержали перевоспитания, и процесс перестал бы достигать своей цели. И это то, что решительно отличает Аюд. Если в Питешть проводилось насильственное перевоспитание, то в Аюде – перевоспитание было скорее в психологической, идеологической и культурной сфере, при которой режим пытается привлечь заключенных на свою сторону, или, скорее, заставить их разоблачить свое собственное политическое прошлое. Таким образом, они морально компрометировали себя в своих глазах и в глазах товарищей по заключению, чтобы, выйдя на свободу, они уже не могли активизировать себя в политическом плане, не могли возобновить свою политическую деятельность».

Каково наследие Аюда в коллективной памяти? Драгош Урсу.

«Перевоспитание в Питешть через крайнее насилие, жестокость и зверства, которые иногда превосходят наше воображение, оправдывало жертв. Потому что перед лицом крайнего насилия человеческая природа в большинстве случаев сдается. И тогда, даже на уровне мемориалистики, мемориальных свидетельств тех, кто выжил, те, кто использует это слово, несколько несправедливое со стороны нас, ныне живущих, <они попались на перевоспитание и перевоспитались>, морально оправдываются именно потому, что крайнее насилие приводит к этому. В Аюде, напротив, именно потому, что перевоспитание было скорее психологическим, оно нарушило единство памяти. И мы видим, как мемуаристы, оставшиеся в живых, полемизируют, передают чувство вины тех, кто как бы встал на сторону режима. Это переводит перевоспитание Аюда в другой регистр. И как-то с этой точки зрения можно сказать, что режиму удалось посеять семена недоверия и напряженности между заключенными, сначала в процессе перевоспитания, а затем на уровне мемуаров, в тех, кто выжил и написал эти строки. В Питешть такого нет, потому что там память гораздо более однородная, и заключенные понимают друг друга, потому что пережили крайнее насилие. В Аюде, напротив, все несколько иначе».

Тюрьма Аюд имеет теперь монографию, которая переносит в наши дни время и место бесчеловечности, в которой преуспел коммунистический режим.

История религиозного наследия Бухареста в XX веке, особенно во второй его половине, – это история разрушительных ударов, нанесённых коммунистическим режимом. Потери наследия были велики и невосполнимы, среди них – знаменитый монастырь Вэкэрешть, крупнейший православный монастырь в Юго-Восточной Европе, который без колебаний был сровнён с землей. Из большинства историй о религиозном наследии, утраченном в период с 1950-х по 1980-е годы, можно понять, с каким пренебрежением и высокомерием относились к прошлому Румынии режим и его активисты.

Историк Сперанца Дьяконеску работала в Управлении национального культурного наследия Бухареста. В 1997 году в интервью Центру устной истории Румынского радиовещания она рассказала, как режим относился к религиозному наследию, которое его раздражало.

«Всё шло по восходящей, но это был непрерывный процесс в том смысле, что сносы начались в начале правления режима и усиливались в дальнейшем. Соответственно, наряду с возведением различных новых районов столицы, на этапах строительства также сносились важные исторические и архитектурные памятники, которые не были защищены. И это с самого начала. На Дворцовой площади стояла церковь, которую снесли, когда был построен Дворцовый зал и весь жилой комплекс. Такая политика проводилась в 50-е и 60-е годы. Только тогда были один, два случая, пока строительство не приняло большой размах в центре столицы, где оно велось не просто на большой территории, а в той зоне Бухареста, имеющей историческую ценность. В этой зоне было много церквей, много старых домов, и тогда потеря для исторического и архитектурного наследия Бухареста была очень велика».

Пик пренебрежения пришелся на 1980-е годы, когда началась так называемая политика систематизации Бухареста. Именно тогда религиозное наследие в новом центре столицы, который Николае Чаушеску строил над месте старого центра Бухареста, было снесено или перемещено в другое место. Сперанца Дьяконеску также напомнила о случае с церковью Пантелимона, расположенной на острове на восточной окраине Бухареста и снесённой в 1986 году.

«Были археологические раскопки, расчистка территории, спасение важных объектов культурного наследия и собственно снос. Таковы были эти этапы. Проблема заключалась в том, что там находился погребальный памятник Александру Гике и несколько рам, церковная летопись 1752 года, надгробный камень XVIII века, дверная рама, колонна из церкви Пантелимона, подсвечник из камня и дерева, расписанный и позолоченный, который был чем-то особенным и, я думаю, уникальным, датированный 1752 годом. Он находился во главе погребального памятника господарю Александру II Гики, надгробный камень которого находился там же. Все эти предметы были очень красиво сделаны и находились в довольно хорошем состоянии».

Пренебрежение к наследию было широко распространено среди всех — от лиц, принимающих решения, до простых рабочих. Сперанца Диаконеску.

«Подняв надгробный памятник, они обнаружили саркофаг господаря Александру Гика. И тут произошло нечто странное и неприятное. Они решили провести археологические исследования с его телом, которое было очень хорошо забальзамировано, в свинцовом и деревянном гробу. Через смотровое отверстие в свинцовом гробу было видно, что тело довольно хорошо сохранилось. Почерневшее, но хорошо сохранившееся. И вот открыли свинцовый гроб, открыли деревянный гроб и начали снимать с него мерки, сняли с него рубашку, сняли с него пояс, чтобы посмотреть, есть ли на нем золотой медальон или есть ли у него что-то золотое под поясом. Там была целая комиссия. Они были очень возмущены тем, что у него только один крест и одно кольцо. Он был претендентом на престол Объединенных княжеств, он был личностью, как же он мог иметь так мало? Точно известно, что свинцовый гроб было решено отнести в музей, потому что это музейная вещь, а то, что осталось от бедного господаря, засунули в пластиковый пакет и оставили в кустах. От него уже начинало пахнуть. И вот мне вместе с коллегой пришлось изрядно попотеть, чтобы из каких-то убогих досок сделать дешёвый гроб и вырыть для него яму. Правда, священник нам в этом тоже помог, поскольку он был готов уступить одно из мест в церковном парке. Я также провела своего рода перезахоронение. Не то чтобы совесть укоряла меня, но мне показалось настолько несправедливым, что эта личность нашей истории подверглась такой участи, что я почувствовала себя обязанной устроить ему поминки».

Во второй половине XX века религиозное наследие Бухареста было растоптано не только в переносном, но и в буквальном смысле. И то, что произошло тогда, осталось только в документах.

Независимо от физических расстояний, люди, сообщества и общества объединяются, потому что желают сближения. Вплоть до XX века, когда глобализация все сократила, люди испытывали естественное влечение к своим более отдаленным соседям. Они хотели узнать их обычаи, выучить их язык и познакомиться с их менталитетом. Румыны и японцы формально знают друг друга уже около 325 лет: румынский путешественник Николае Милеску Спэтарул писал о японцах во второй половине XVII века, в то время, когда передвижение людей было ограничено.

В начале XX века, а точнее в 1902 году, посол Японии в Вене инициировал контакты с румынской стороной и выразил желание установить двусторонние отношения между двумя странами. В том же году был подписан торговый договор, который стал правовой основой развития отношений. Во время Первой мировой войны Румыния и Япония находились по одну сторону окопов, в военном альянсе- Антанта. В августе 1917 года Румыния открыла свое дипломатическое представительство в Токио, а Япония сделала то же самое пять лет спустя, в 1922 году. В период с 1922 по 1927 год румынская миссия в Токио была закрыта из-за сокращения бюджета, но после 1927 года, когда румынская миссия вновь открылась, отношения действовали непрерывно до сентября 1944 года. Во Второй мировой войне Румыния и Япония снова были союзниками, на этот раз в рамках оси Рим-Берлин-Токио.

После войны отношения возобновились в 1959 году, а в 1966 году Ион Датку был назначен послом Румынии в Японии. В 1994 году в интервью Центру устной истории Румынского радиовещания Датку вспоминал, что когда он прибыл исполнять свои обязанности, то не нашёл достаточного количества японских официальных лиц, которые бы знали много о стране, из которой он приехал.

«Что касается Румынии, то я был поражён тем, насколько мало знаний было в парламентских кругах, даже среди членов правительства. Они знали очень мало, и я помню, как в то время, когда мы обсуждали некоторые вопросы, даже европейские, они не могли понять, что у нас есть позиции, отличные от позиций Советского Союза. Они воспринимали эту часть Европы как монолитный блок. На самом деле, это было не только в Японии, то же самое я наблюдал и в США. Но я хочу сказать, что бизнесмены, с другой стороны, знали, имели свои интересы. Я посетил множество компаний, мы уже покупали корабли, строили суда, были спущены на воду несколько судов для перевозки минералов, а также были куплены рыболовные траулеры. Даже крупные компании по производству электроники изучали рынок. Я заметил интересную разницу между политиками и бизнесменами. Между ними был большой разрыв».

Но Иона Датку ждал большой сюрприз, когда он встретился с японским императором.

«Император Хирохито был необычайно приятным человеком, помимо мистической ауры, он был очень тёплым и отзывчивым человеком. И я был поражен тем, что император знал о Румынии больше, чем члены правительства того времени. Он начал говорить со мной о дельте Дуная и был большим специалистом по фауне, особенно по рыбам. Он даже показал мне несколько книг, и тогда я пообещал ему <Ваше Величество, я сделаю все возможное>, и когда я поехал в отпуск, я привёз несколько книг, которые нашел, с картами дельты Дуная, и передал их ему. И он всегда спрашивал меня: «Как долго продлится этот рай в Европе?>. И мне пришла в голову идея, я сказал: <Может быть, вы могли бы приехать и посмотреть Дунай, дельту Дуная и Черное море>, эту область, которая, по его мнению, представляла большой интерес для его исследований. Возможно, он занимался биологией и изучал различных животных в этих водах».

В отношениях Румынии и Японии доминировали экономические вопросы. Ион Датку даже сказал, что японцы изобрели новый тип дипломатии: экономическую дипломатию.

«Мой мандат от лица Бухареста действительно был почти полностью экономическим. В то время у нас возникла идея модернизации ряда наших промышленных мощностей, в том числе и алюминиевого завода. Помню, как мы делали это с компанией Marubeni, мы построили флот, и мы пытались экспортировать, и нам даже удалось экспортировать заготовки в страну, которая производила сталь определенных типов и размеров, они производили подшипники и много другой продукции, я даже помню яичную пасту. С точки зрения румынского правительства политический интерес был невелик. В то время Япония представляла собой экономический интерес, и с точки зрения японцев это был расцвет так называемой экономической дипломатии. Они открыли экономическую дипломатию. У меня, который очень много изучал эти вещи, сложилось впечатление, что экономическую дипломатию нельзя вести в отрыве от политики, от военных факторов и так далее, что вполне естественно. На самом деле японцы действительно развили и усовершенствовали экономическую дипломатию. Что это означало? Их внешняя политика и дипломатические приоритеты определялись, помимо Соединенных Штатов, соседним регионом и другими странами, в соответствии с экономическими интересами».

Румыния и Япония, две далекие друг от друга страны, уже имеют столетнюю традицию двусторонних контактов. Эта традиция сближает их не только благодаря прошлому, но и благодаря ценностям настоящего.

После 1945 года Европа была разделена, и надежды европейцев на возвращение к нормальной жизни по окончании Второй мировой войны, когда они избавились от фашизма, были разрушены. Железный занавес, разделивший Европу на процветающий демократический Запад и коммунистический Восток, прошёл через центр Германии и её столицу Берлин. Около двух десятилетий, вплоть до конца 1960-х и начала 1970-х годов, две Европы относились друг к другу враждебно, и напряженность достигла апогея, особенно во время Карибского кризиса 1962 года. Но если в Западной Европе была видна воля этих народов стать частью демократической системы, то в Восточной Европе воля народов, на территориях занятых СССР была подавлена и она была доведена до враждебного состояния к другим европейцам. Антикоммунистические восстания в Польше и Восточной Германии в 1953 году, в Венгрии в 1956 году и в Чехословакии в 1968 году, жестоко подавленные СССР, доказали, что жители Восточной Европы не хотели быть врагами жителей Западной Европы.

Но с течением времени и сменой поколений отношение изменилось. Европейцы, как с Запада, так и с Востока, стремились найти решение, позволяющее жить в мире, и предлагали новые концепции, такие как разрядка в отношениях на старом континенте. Эти новые отношения материализовались в создании Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе, форума для обсуждения острых вопросов между европейцами. Столица Финляндии, как нейтральной страны, была выбрана для проведения первого заседания форума в июле 1973 года. Следующая встреча состоялась в Женеве в сентябре 1973 года, а два года спустя, в августе 1975 года, в Хельсинки был подписан Заключительный акт, на котором от имени Румынии расписался Николае Чаушеску. Хотя Акт имел в основном европейское значение, в итоге его подписали 57 стран, в том числе Северная Америка и Азия. Дипломат и профессор Кристиан Дьяконеску, бывший министр иностранных дел, описал изменения в европейских отношениях.

«Однако с 1970-х годов оба блока предпринимали попытки успокоить ситуацию, попытаться добиться разрядки. Предварительные переговоры начались в 1972 году, и постепенно было решено, что на конференции в Хельсинки 1 августа 1975 года будет принят Заключительный акт, охватывающий четыре области, который подпишут все европейские государства того времени, Канада и США, за исключением Албании, которая не захотела принимать в нём участие».

Десять статей Акта также известны как Декалог Конференции, и они изложены следующим образом: равенство суверенитетов и уважение вытекающих из него прав; отказ от угрозы силой или её применения; нерушимость границ; территориальная целостность государств; мирное разрешение споров; невмешательство во внутренние дела; уважение прав человека и основных прав, включая свободу мысли, совести, религии и убеждений; равные права и самоопределение народов; сотрудничество между государствами; взаимное доверие и уверенность в международном праве. Кристиан Дьяконеску кратко изложил принципы, на основе которых был составлен Декалог.

«Хельсинкский Заключительный акт охватывал четыре области. Первая область – военно-политическая, которая охватывала очевидную военно-политическую область, территориальную целостность, определение границ, мирное урегулирование споров и осуществление мер по укреплению доверия и безопасности. Вторая область касалась экономического измерения. Третья – гуманитарное измерение, и здесь, применительно к сегодняшним проблемам, речь идет о свободе миграции, воссоединении семей, разделенных внутренними границами, культурных обменах, свободе прессы. И, наконец, последняя глава посвящена созданию регулярных механизмов, обсуждению и изучению хода реализации. До 1990 года были и другие встречи Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе, например, по безопасности и сотрудничеству в Европе, в 1977 и 1978 годах в Белграде, в 1980 и 1983 годах в Мадриде, в 1986 и 1989 годах в Вене. И вот наступил 1990 год, когда на два года Совещание по безопасности и сотрудничеству в Европе стало Организацией по безопасности и сотрудничеству в Европе (ОБСЕ) в рамках многосторонней структуры, охватывающей решение вопросов в этих четырех областях. «ОБСЕ, СБСЕ в то время, была единственной многосторонней организацией, которая обсуждала такие темы».

После 1990 года, когда волна революций 1989 года смела коммунистические режимы в восточной половине Европы, новые изменения коснулись и наследия Хельсинкского Заключительного акта. Он остался в силе, и на смену СБСЕ в результате принятия нового документа пришла Организация по безопасности и сотрудничеству в Европе (ОБСЕ). Кристиан Дьяконеску.

«Венский документ был принят. В этом документе речь шла именно о мерах укрепления доверия и безопасности. Что содержалось в этом документе? Готовность информировать друг друга о военных действиях, о различных действиях, имеющих военно-политический подтекст, которые могут представлять угрозу. И тогда, чтобы избежать интерпретации такого развития событий тем или иным образом за пределами границ, необходимо было раннее предупреждение».

С 1970-х годов европейцы знали, как создать на своем континенте новую архитектуру безопасности. В последующие годы было немало вызовов, и случаи распада бывшей Югославии, наиболее трагичным способом, и бывшей Чехословакии, что стало проверкой жизнеспособности принципов и концепций общей безопасности и сотрудничества. Наследие Хельсинкского Заключительного акта привело к укреплению убеждения в том, что война не является решением, но сегодня европейцы должны быть готовы ко всему.

Шахматы, которые считаются «спортом интеллекта» из-за своей высокой степени сложности, предвидения стратегии противника, скорости принятия решений и интенсивного использования памяти, привлекали и будут продолжать привлекать многих любителей этой игры. Шахматы рассматриваются как миниатюрное военное противостояние и используются как метафора для описания сложной ситуации, в которой две стороны ведут дуэль. В XIX веке лучшие игроки Европы встречались в кафе, где играли партию без ограничения времени, но делали ставку. В Париже было знаменитое «Кафе де ля Режанс», а в Санкт-Петербурге – «Кафе Доминик» с бильярдной, шашечной и шахматной комнатами. С ним соперничало расположенное неподалеку кафе «Рейтер», а в Москве – знаменитое кафе «Пекин» на Театральной площади. Лучшие игроки знаменитого кафе могли считаться профессиональными шахматистами. В то время ещё не было клубов, и шахматные партии обычно игрались в кафе, иногда на деньги.

История шахмат – «интеллектуального вида спорта» в Румынии насчитывает 100 лет. В начале 2025 года Румынская шахматная федерация отметила столетний юбилей. Но на румынском пространстве этот вид спорта появился раньше. Хотя на протяжении нескольких веков Румыния входила в состав Османской империи, где шахматная практика восходит к средним векам, в Румынские княжества шахматы были завезены из Франции накануне революции 1848 года. Штефан Бачу — шахматист и историк этого вида спорта, и от него узнаем подробности шахматной практики в Румынии.

«На румынском пространстве в шахматы также играли в кафе, и среди страстных игроков были известные личности той эпохи. Румын, родившийся недалеко от Черновцов, Джордже Марку или Георг Марко, опубликовал в специализированном журнале Wiener Schachzeitung партию, которую он сыграл против своего брата Михая в кафе «Европа» в Черновцах. И в бухарестских кафе с азартом играли в шахматы. Манолаке Костаке Епуряну, председателя Совета министров в конце XIX века, ожидали на заседании правительства, но он играл в шахматы в кафе, эта история была описана в небольшом литературном произведении драматургом Ионом Лукой Караджале. Первые шахматные клубы также были основаны в кафе. В 1875 году скрипач австрийского происхождения Лудовик Виест, профессор консерватории из Бухареста, организовал первый шахматный салон в Бухаресте в кафе «Конкордия» на улице Смырдан в старом центре Бухареста. В 1892 году в кафе «Кюблер» был основан первый в Бухаресте шахматный клуб. Женщины не имели доступа в кафе, но мужчины, у которых были средства, находили решения. Так, промышленник Базил Ассан обустроил в своем доме в Бухаресте шахматный салон, где мог играть со своими тремя дочерьми».

Среди основателей этого клуба был Эркюль Антон Гуджу, который изучал право в Париже в начале 1880-х годов и выиграл несколько сильных турниров во французской столице. Решающую роль в создании Румынской шахматной федерации сыграл его сын Ион Гуджу, член Бухарестского шахматного кружка. Летом 1924 года Ион Гуджу, Джордже Давидеску и Леон Левентон играли в командном шахматном турнире в Париже во время летних Олимпийских игр. 20 июля 1924 года, после последнего тура турнира, 15 делегатов подписали учредительный акт о создании Международной шахматной федерации (ФИДЕ). Одним из подписавших был румын Ион Гуджу. Вернувшись из Парижа, молодой Ион Гуджу путешествовал по стране, чтобы обсудить с представителями шахматных кругов Великой Румынии вопрос о создании национальной федерации. Штефан Бачу рассказывает, что произошло дальше.

«4 января 1925 года представители 26 шахматных кружков создали Временный комитет Румынской шахматной федерации. Председателем этого комитета был избран Адам Хенциеску, выдающиеся личность той эпохи, который также был руководителем шахматного кружка Бухареста. Родившийся в Трансильвании, 21-летний Адам Хенцю пересек горы, чтобы сражаться в Войне за независимость 1877 года. После войны он сменил фамилию с Хенцю на Хенциеску и поселился в Бухаресте, где окончил университет, получив диплом фармацевта. Он был сторонником объединения Трансильвании с Королевством Румыния и воевал добровольцем в Первой мировой войне. К сожалению, Адам Хенцеску умер до того, как Румынская шахматная федерация была окончательно создана. Среди членов Инициативного комитета был Александру Тиролер из Тимишоары, который в 1926 году завоевал первый в истории румынских шахмат титул чемпиона страны. Среди хороших игроков того периода можно также упомянуть Николае Броуди из Клужа и Яноша Балога из Меркуря-Чук, который вошёл в историю шахмат защитой, носящей его имя. В состав Инициативного комитета также вошли профессора университетов, юристы и политики».

В 1925 году в городах, лицеях и университетах Великой Румынии были основаны шахматные кружки, 9 из них – в Бухаресте. Устав Румынской шахматной федерации был официально утвержден в Бухаресте 14 марта 1926 года на первом конгрессе Румынской шахматной федерации. Экономический кризис 1929-1933 годов отразился и на шахматном движении в Румынии, и в 1932 и 1933 годах чемпионат страны среди мужчин больше не проводился. А румынская команда, после постоянного присутствия на первых шахматных олимпиадах, не участвовала в соревнованиях 1937 и 1939 годов.

В 2024 году румынская культура чествует одного из своих важных представителей, историка и литературного критика Еуджена Ловинеску. Ловинеску родился в 1881 году в Фэлтичень на севере Румынии и умер в 1943 году в Бухаресте. В числе его заслуг- создание массивного трёхтомника под названием «Истории современной румынской цивилизации». Книга, опубликованная в 1924-1925 годах, спустя 100 лет после её выхода в свет, представляет собой его видение малых обществ, которые стремятся синхронизироваться с большими. Автор, убежденный приверженец западных ценностей, излагает закон подражания, показывая, как отсталые общества подвергаются влиянию передовых. По мнению Ловинеску, цивилизационная тенденция – это синхронизация отсталых обществ с развитыми.

С момента своего появления книга Ловинеску приобретает все большее значение для румынского общества. За последние 100 лет тезис Ловинеску о синхронности подвергался как нападкам, так и защите. По словам профессора румынской литературы Университета из Бухареста Иона Богдана Лефтера, теперь книга снова в центре внимания общественности и заслуживает уважения благодаря своей сложности, которая выходит за рамки некоторой истории литературы.

«Вопрос, который я задал себе, – почему именно эта книга? И мы, безусловно, можем дать многоуровневый ответ. Первая часть ответа – это чрезвычайная значимость фигуры автора Ловинеску. Добавлю, что для меня он самый важный румынский литературный критик всех времён, даже ключевая фигура румынской культуры с 1900 года. Вторая часть ответа, и возможно, более убедительная, поскольку она не предполагает оценки и, возможно, субъективности. Она касается профиля этой книги по отношению к теме и по отношению к румынскому миру сегодня. Ловинеску был литературным критиком, его междисциплинарная значимость неоспорима».

Ион Богдан Лефтер считает, что текст Ловинеску заслуживает обновления. Известно, что любой текст – продукт своего времени, он «устаревает» с годами. Таким образом Лефтер утверждает, что Ловинеску можно читать глазами XXI века.

«Синхронизм есть, был и остается одной из форм глобализации. Глобализация – это форма синхронизации. Преодоление разрывов, вступление в конкуренцию, выравнивание также определяют микропроцессы. Если мы говорим об отдельной нации или регионе, то с планетарной точки зрения мы все ещё находимся в микромасштабе. Или если мы посмотрим на большой планетарный масштаб, не совсем на макроуровне, то явления на самом деле гомологичны, со многими, многими нюансами и многими тонкими настройками, которые мы должны добавить, очевидно. И поэтому, возможно, что Ловинеску и идея, которая генерирует расширенные культурные размышления, связанные с историей современной румынской цивилизации, также имеют современный и даже проективный, естественный смысл. Я говорю то, что говорю не для того, чтобы гипертрофировать образ Ловинеску как пророка глобализации».

Направление, в котором движется человеческая цивилизация, никогда не оставляло равнодушными тех, кто интересуется модой и тенденциями. Поскольку культура и цивилизация не могут быть разделены, сегодня мы слышим мнения о них, пришедшие из прошлого и переоцененные в соответствии с идеями настоящего. Ион Богдан Лефтер, отталкиваясь от высказываний Ловинеску, утверждает, что развитие человечества можно рассматривать скорее как результат постепенного накопления, чем как результат экстремальных и спонтанных импульсов.

«Я твёрдо принимаю идею постепенности эволюции, которая прежде всего предполагает преемственность. Непрерывность может быть медленнее или быстрее, ритмы могут приближать непрерывность, идея непрерывности к идее разрыва. Я не исключаю возможности разрыва, бывают моменты разрыва. Так ли они радикальны, как мы их часто называем? Или они являются частью более широких, более масштабных процессов эволюции, непрерывности, постепенности, которые также включают в себя регресс, включают в себя разрывы и новые связки и так далее. В любом случае, я бы использовал гораздо более осторожно, реже, оценки, которые, безусловно, риторически полезные, оценки в радикальной категории, радикальные разрывы».

Авторы, подобные Еуджену Ловинеску, выходящие за рамки дисциплин, в которых они специализировались, были редкостью. Ион Богдан Лефтер считает, что исторические времена, через которые проходят общества, обладали социальным духом, который нужно понять.

«Ловинеску очень быстро продвигается к осознанию того, что литература не может быть понята и не существует без исторического характера. Не может быть истории литературы без фона социальной истории, великой истории. Это, по сути, позиция понимающих, понимающих эпоху во всех социокультурных областях. Просто публичная дискуссия предполагает, прежде всего, речь. Рассуждение, составление текстов, выразительное письмо находятся в свободном доступе и могут быть использованы профессионалами во всех областях. Но, очевидно, писатели тоже готовятся к этому, они даже профессионалы публичных дискуссий».

Сто лет назад Еуджен Ловинеску завещал румынской культуре великую книгу. Это была одновременно книга о самобытности румынского общества и книга о его становлении.

Румыния вступила во Вторую мировую войну 22 июня 1941 года, когда вместе с Германией начала военные действия против Советского Союза. Годом ранее, в июне 1940 года, после двух ультиматумов к румынскому правительству уступить территории, СССР занял Бессарабию и северную Буковину, румынские территории на востоке и севере. Как и в любой войне, в ходе военных действий также появлялись военнопленные.

В период с 22 июня 1941 года по 23 августа 1944 года румынская армия взяла в плен 91 060 советских военнослужащих. Из них 90 %, или 82 057 человек, были отправлены в 12 лагерей на территории Румынии. Согласно словарю, составленному историками Алесандру Дуцу, Флорикой Добре и Леонидой Логин «Румынская армия во Второй мировой войне», среди интернированных в лагерях были освобождены 13 682 румына по происхождению из Бессарабии и Северной Буковины. Ещё 5 223 человека погибли, а 3 331 сбежали. 23 августа 1944 года Румыния вышла из союза с Германией и на её территории все еще находилось 59 856 советских пленных, в том числе 2794 офицера, 57 062 солдата и военных из сержантско-старшинского состава. По этническому составу это были русские, украинцы, калмыки, узбеки, турки, казаки, армяне, грузины, татары, евреи, поляки, болгары, осетины, азербайджанцы и несколько десятков других этнических групп. Документы показывают, что с советскими пленными в Румынии обращались в соответствии с действующим международным правом. В начале войны условия были плохими, что привело к гибели большинства людей. Но они быстро улучшались, и отчёты контрольных комиссий румынской армии фиксировали прогресс. Советских заключённых содержали в лагерях, обеспечивали питанием, гигиеной, медицинской помощью, и давали возможность работать.

Полковник Антон Думитреску участвовал в событиях 23 августа 1944 года. Он и четыре офицера младшего состава арестовали маршала Иона Антонеску и заместителя премьер-министра Михая Антонеску. В интервью 1974 года, взятого из архива Центра устной истории Румынского радиовещания, он вспоминал, как перед арестом Антонеску его послали собрать информацию о советском центре для военнопленных в Слобозии. Румынская разведка узнала, что немцы готовят его как место для начала операций против румынской армии.

«В Слобозии был большой центр для русских военнопленных. Немцы заполонили весь лагерь власовскими войсками. Власовские войска — это русские, которые под предводительством генерала Власова воевали на стороне Германии. И в немецкой форме они воевали против русских войск. По имеющейся у нас информации, немцы хотели быть уверены, что, если с нами что-то случится, власовцы договорятся с русскими и будут воевать против нас. У меня были связи с власовцами на Кавказе, когда они фактически не сдавались, потому что советские власти их бы уничтожили. Они были полны решимости бороться. Там было полно беженцев из Молдовы и Бессарабии, но я не видел ни одного власовца».

Инженер Мирон Ташкэ работал на франко-румынском заводе в Брэиле, который имел смешанное гражданское и военное производство. В 1995 году он вспоминал о советских военнопленных, работавших на заводе в Брэиле, и о том, что с ними случилось после того, как советские войска вошли в Румынию.

«Во время войны мы работали на заводе в Брэиле вместе с несколькими военнопленными. С ними очень хорошо обращались, они не работали на станках, а занимались ручным трудом, разгружали и загружали материалы, убирали. Этих пленных советские войска освободили, забрали и увезли в Россию. Как только советские военные их взяли, они поняли, что должны покинуть Румынию. Один из них, который говорил, что он узбек, сказал мне, что он не хочет возвращаться в СССР. Он просил меня сделать всё возможное, чтобы он остался в Румынии, он был трудолюбивым, тихим, спокойным молодым человеком. Естественно, это было невозможно. Военнопленных тщательно проверяли, нумеровали, полностью забрали под контроль, и тогда он тоже покинул Румынию, бедняга. Но именно он совсем не хотел возвращаться. Вероятно, другие, кто думал так же, тоже не хотели. Они, вероятно, не знали, что ждало их тогда, но этот человек с самого начала сказал, что он не хочет возвращаться.»

Кристинел Думитреску, ученик военной школы во время войны, сказал в 1998 году, что, прежде чем увидеть советских военнослужащих после 1944 года, он также их видел и в плену.

«Я видел русских раньше, они были военнопленными. В нашей деревне было около 10-20 русских военнопленных, которые свободно работали. Их разместили в жандармском отделении, и они чистили дороги, канавы, останавливались в частных домах и работали там, получали еду и так далее. После 23 августа 1944 года первыми, кто бежал, но не на восток, а на запад, были эти русские! Они знали, что их ждёт».

Советские военнопленные в Румынии – это малоизвестная история. Это та история, которая терпеливо ждет, чтобы дойти до сознания общественной памяти.